Ноябрь. Гоша пьет чернила и прыгает в омут, а Юлианыч идет в расход и становится черным скарабеем.
— О, пидор, здоровеньки! Куда шелестим? — Буля улыбался в свои двадцать зубов и даже слегка пританцовывал говнодавами от возбуждения. Вся кодла топталась за ним, притащились даже Светка с Зинкой. Это значило, что скорее всего Гошу убьют, как Санечкина год назад. Загонят в ледяную ноябрьскую воду и не дадут вылезти пока не замерзнет. Буля затаил обиду и не упустил бы шанс поквитаться на глазах у всех своих шавок. На районе, может быть, не посмел бы, но тут за теплотрассой человеческий мир заканчивался. Впрочем, «девятку» сложно было назвать человеческим миром, нравы бывших общежитий были весьма суровые, но убивать посреди бела дня не стали бы.
— Ну? Что язык в жопени то? — Буля резко вскрикнул, демонстрируя доминантность. Руки разведены в стороны, чтобы казаться шире. Зачем? Он же и так совершенно квадратный.
Тотально не фартануло. Из всех возможных мест встретиться с ними именно здесь. Сегодня. Случайность или пасли от подъезда? От влажности вода конденсировалась на Гошиной челке мелкими капельками. Бетонный кожух теплака подобно бесконечной стене раскинулся в обе стороны, надежно укрывая их от любых свидетелей. Никто не услышит, даже если очень сильно кричать. Да и какой псих пойдет на истошные вопли? Скорее уж рванет куда подальше.
Гоша резко сорвался с места и побежал в сторону поваленной ЛЭП, которая все еще выглядывала из воды. Его гнали ужас и адреналин. Но по-настоящему он боялся только одного, что очки упадут во время бега и в утренних сумерках будет тяжело карабкаться по проржавевшим балкам электрической мачты.
Он не добежал до нее. Сбили с ног гораздо раньше. Вся стая заверещала громко и весело. По лицам прокатились волны предвкушения. И стало ясно, что жертву не будут топить в воде. Его забьют ногами сейчас же, не справятся с азартом и жаждой крови. Попыткой побега он заслужил себе болезненную, но относительно быструю гибель.
Буля с остервенелым сопением первым ударил Гошу в бок. Рожа исказилась в чудовищном оскале истошной радости. А потом бугаю оторвало лицо. Крупная охотничья дробь разметала оскаленную харю в ошметки. Тело еще не успело упасть на землю, а топот ног уже утихал вдали. Животные инстинкты преследователей были безупречны.
— Мудачье, — прохрипел Юлианыч.
Он был как герой чернушного боевика из видеосалона в своем доисторическом пиджаке и распахнутом демисезонном пальто, которое при Брежневе было коричневым. Залысина блестела от пота. Щетина густая как щетка для обуви и чернее гуталина. Трудно было сказать, откуда он добыл обрез, Гоша никогда не видел его держащим что-то кроме стакана. А тут, как снайпер, в засаде, с обрезом. С десяти метров — точно в харю.
— Метко попал, — смахивая слезы, прошептал Гоша и нервно засмеялся.
— Ну-так! Гляди какая оптика, — Юлианыч постучал по дужкам своих чудовищных очков в роговой оправе. Их стекла были толще бутылочных донышек. -Вставай, земля холодная. Ты в омут?
— Да.
— Я с тобой.
Гоша думал было его отговаривать, но осёкся. Неудобно как-то, жизнь всё-таки спас.
Да и труп, свидетели. Куда теперь, как не в омут.
— Юлианыч, у нас там шансов почти никаких, а ты человека убил.
— Гош, это не человек, это хуйня в форме человека. Тебе через цеха идти, там стаи собак, порвут за пять минуточек. У меня волына, без меня ты далеко не уйдешь. Не ссы, нам нечего терять кроме своих пищевых цепей. И мы даже не на их вершине.
Гоша осмотрелся по сторонам. Туман уже поднимался, лужа на пустыре была просто бескрайняя, границы терялись в молочной пелене. Казалось, что они стоят на берегу океана. Океана из мусора и говна.
— Нам надо идти сейчас же, пойдем по теплотрассе, в обход слишком далеко. Нам важно успеть до полудня.
— По воде шипче. По теплаку могут и догнать, к тому же он выходит к подстанции, а там все колючкой замотано, заебемся лезть.
Гоша потер ушибленный бок и поправил на макушке лыжную шапку. Куртку ему все-таки порвали. С сомнением посмотрел на воду. Штиль: стоячая вода лишь слегка подергивалась от ряби. Торчавшие затопленные остовы машин и бетонные сваи казались почти живописными.
— Там по пояс, а местами и глубже, — присвистнул он.
— Так мы же на судне! — ухмыльнулся Юлианыч.
В паре десятков метров от остывающего трупа действительно оказался спрятан плот, слепленный из двухлитровых пивных «сисек» и деревянных паллет. То ли местные пацанята игрались в капитанов, то ли дружки Юлианыча построили судно для добычи медного провода из заводских руин на том берегу. Сделано было с душой и инженерным талантом, корабелы потратили не менее двух катушек синей изоленты.
Юлианыч убрал обрез в бездонный карман и взял в руки длинный шест, который был тут же прикручен скотчем, театрально запахнул пальто и торжественно пробасил:
— Монету за твой проезд!
Это была явная отсылка к какому-то культурному наследию, о котором ПТУшному умишку Гоши было невдомёк.
— Это из книги? — спросил он, сталкивая плот на воду.
— Эх, — покачал головой Юлианыч. — Молодые совсем дикарями растут, вам по телевизору только говно показывают.
— Да я как-то больше по химии, — Как можно более равнодушно ответил Гоша. — Ты лучше расскажи про корабль, раз мы плывем. Помнишь тогда вечером ты спорил с кем-то возле ларька.
— Парадокс Тесея?
— Да, да, про него, — Гоша аккуратно сел на нос судна, баланс у конструкции был ни к черту.
— Был такой античный герой, Тесей. Крутой был мужик по всем параметрам. Имел уважение, творил всякое. Ну, и как полагается у него был корабль, который потом грекам по наследству достался. Они плавали на нем по праздникам в гости, чтобы соседи Тесея не забывали.
Гоша ощутил четкую связь между античностью и Витьком из углового дома, которому от покойного бати достался древний внедорожник с «кенгурятником», который жрал цистерну соляры и, наверное, тоже помнил древних греков. Отец Витька крышевал овощебазу и был в области авторитетным, а сам Витек не особо. И даже черный джип был не в состоянии передать наследнику хотя бы чуточку этого невидимого ресурса, который гнездился в головах аборигенов. Хотелось бы, чтобы уважение и страх можно было прикрепить к чему-то переносному, но увы. Эпохи долгие, но временные, а понты — вечные.
Юлианыч продолжил:
— Ну, корабль со временем ломался, и они меняли в нем доски. Пока не заменили все до последнего гвоздя. Возник вопрос, считать ли, что это все тот же корабль или это какой-то уже новое судно, на котором Тесей никогда не плавал? — Юлианыч, слегка запыхался орудуя своим шестом. Из воды торчала палка с насаженным ведром, которое сигнализировало мель, что еще больше убеждало, что плот был построен для какого-то постоянного торгового маршрута.
Дно было устлано сигаретными бычками и крышечками от газировки. Целая Атлантида — плакат инфернально улыбающейся Аллы Пугачевой, велосипедные колеса, лопата, сломанная школьная парта. В самом глубоком месте они проплыли над остовом полностью затопленного желтого «запорожца». Гоша увидел, что кто-то все еще сидит за рулем. Он отвел взгляд от позеленевшего лобового стекла и поежился.
— И чего в результате? Договорились до чего-то?
— Да хер там. Это тема не для того, чтобы договариваться, а чтобы пьяными спорить и морды друг другу бить. Ну, или писать никому нахуй не нужную диссертацию, — в словах Юлианыча проскользнула печаль. — Сам-то что думаешь?
— Я думаю, что абсолютно пофиг. Этот корабль интересен только тем, что на нем мог приплыть Тесей и пизды дать. Если Тесея нет, то и огребать не от кого, доски тут не помогут, хоть обосрись.
— У-у-у, это популярная точка зрения. Пиздюли как онтологическая первопричина. В целом суть ты уловил.
— Ты тоже так считаешь? — спросил Гоша.
— Я считаю, что сама постановка вопроса говно. «Корабль», «море», «Тесей» — это просто слова для описания феноменов восприятия. С такой точки зрения Тесей сел на корабль Тесея, поплыл по морю Тесея, чтобы добраться до берега Тесея. Так можно бесконечно придумывать взаимосвязи, которые существуют только у людей в головах.
Наступил полный штиль, и вода стала отчетливо пахнуть бензином. Юлианыч немного прокашлялся и спросил:
— Ты это, не обижайся только, я просто хочу знать, хорошо?
— Что такое?
— Ты в омут не из-за Машки полез?
Гоша закатил глаза и возмущенно отвернулся.
— Нет, ты пойми меня. Просто нет ничего хуже, чем думать, что мы с тобой собираемся к чертям в пасть лезть из-за того, что какая-то ебучая ПТУшница легла под кого-то.
— Это не из-за нее, — сухо ответил Гоша.
— А из-за чего? — вздохнул Юлианыч. — Ты знаешь, все думают, что бабы они как с калькулятором в голове, считают выгоду с кем получше быть. Но это не так, они не думают ничего и никогда. У них скорее такой градусник, где теплее — туда и плывут.
— Ну и че?
— Дрочичо! Не будь как баба, думай головой, а не головкой. Ты-то, надеюсь, не бежишь слепо за чем-то или отчего-то?
— Я иду в омут не из-за Машки, понял? Пусть спит с кем хочет, а потому что это шанс. Меня все равно кончат на районе так или иначе, я хочу знать, что на дне омута!
— Ладно, ладно, не кипятись, а то перевернемся нахер, я верю, ради науки я сам готов прыгать, а за бабу — нет. Да здравствует шанс.
В тумане показались руины завода. На самом деле разрушения были незначительными, лишь где-то зияли гнилые дыры выбитых окон, но иначе как руинами он не воспринимался. Земля эта была страшна как всякое место, которое резко и навсегда покинули люди. И не важно, что послужило причиной исхода — война, чума или либеральные экономические реформы.
Плот проплыл крыши полузатопленных гаражей и пристал к липкому берегу абразивного цеха. Секция бетонного забора с ромбиками была повалена и выполняла функцию причала. Если бы Гоше предложили выбрать символ России, то он бы не раздумывая предложил вот этот узор с ромбиками. Его можно было встретить всегда и везде. Этот паттерн как базовый элемент реальность окружал как детские сады, так и тюрьмы. Если мы и научились чему-то в совершенстве, то в создании зон отчуждения.
— Куда нам? — спросил Юлианыч доставая обрез.
— Там должна быть маленькая башня из красного кирпича. — ответил Гоша.
— Башня? Может быть труба? — он указал на одну из исполинских труб, которые даже сквозь туман проступали серыми тучерезами.
— Нет, именно башенка, с такими окошечками стрельчатыми, как бы бойницами. Она стоит где-то на отшибе, ее должно быть хорошо видно.
— Водонапорная. — догадался Юлианыч. — Она еще царская, около корпусных цехов. Идти недалеко, но там котлован придется проходить. Идем молча, если захочешь что-то сказать, то шепотом на ухо, понял?
Гоша кивнул. Тишина действительно была оглушающей. Оставшиеся звуки падающих с подоконников капель только подчеркивали эту неуютную беззвучность. Краска на корпусах вздулась лохмотьями, серые стены стали тошнотворно пушистыми, словно их покрыл мех плесни. Между корпусами стоял заброшенный автобус, который остался гнить с открытыми дверями на остановке. Последнюю смену рабочих он так и не дождался.
Через восемь минут они подошли к котловану. Еще двадцать шагов до обрыва и уши уловили странный звук, словно с деревьев невероятно громко падали осенние листья. Но это, конечно же, был не листопад. По стенкам котлована медленно вращалась коричнево-лоснящаяся воронка ритмично двигающихся крыс. Они не пищали, да и вообще не издавали никаких звуков, кроме этого шелестящего шороха. Конический шерстяной хаос был чудовищно упорядочен в своей необычности. В этом событии угадывалось не природное явление, а чья-то разумная воля, чьи мотивы были непонятны, и от этого ужасающи. Что-то шевелилось в самом центре этой круговерти. Непонятный подвижный ком, который невозможно было рассмотреть, как следует. Да и смотреть было страшно, взгляд не мог сфокусироваться.
Юлианыч приложил палец ко рту и за плечо аккуратно повел Гошу мимо зловещего урагана. Крысы не обратили на них никакого внимания, продолжая свой бесконечный бег по кругу.
Только отойдя на значительное расстояние от котлована Гоша прошептал:
Что это?
Крысоворот. — ответил Юлианыч. — Раньше они реже были, теперь вот раз в сезон стабильно вижу.
Отчего они вот так вот бегают?
Хрен его знает, никто из видевших такую штуку особо не горит желанием изучать поближе. К тому же я уверен, что многие пропажи людей в районе — это вот такие любопытствующие. А я всякого насмотрелся, мне хватило.
Гоша хотел было спросить, что может быть еще более впечатляющего, но тут он заметил водонапорную башню. Она была точно такой как описывал голос в трубке — красный кирпич, бойницы и завалившийся бак. И зеленая уродливая дверь из нержавейки, которая была врезана намного позднее. Она была гостем из времени, где здания возводились мастерами по кирпичику, а не собирались из шлакоблоков наспех.
За дверью — янтарный свет. И голос:
Заходите.
Дверь была идеально смазана, ржавчина лишь маскировка.
— Здравствуйте, кариатида, — сказал Гоша. — Мы вдвоем, я думал, что буду один.
Башня метров пяти в диаметре оказалась совершенно полой. У входной двери была небольшая бетонная площадка, а потом провал метров на пять. Внизу сиял золотом бурлящий мед. Это бесшумное кипение и освещало внутренности башни тысячами неярких медных бликов. Солнечные зайчики на противоположной стене собирались в красивое женское лицо. Гоша догадывался, что вряд ли на месте их встретит обычная женщина у обрыва, но такая потусторонняя красота впечатлила его.
— Я рада, что вы пришли, — голос шел снизу, мириады пузырьков лопались на поверхности создавая звук.
— Мы пришли лечь на дно омута, — сказал Гоша.
Юлианыч стоял как одеревеневший, он обнимал свой обрез словно ребенка.
— Вы оба хотите прыгать? — спросила кариатида.
— Да, — просипел Юлианыч.
— У вас мало шансов Юрий Юлианович. Впрочем, и у Георгия не так много шансов попасть в репозиторий.
— Мы оба прыгаем, — твердо сказал Гоша. — Я готовился, обратно дороги нет.
— Дороги обратно никогда нет, — спокойно ответило лицо на стене. — Просто некоторые дороги ведут сразу к смерти, а некоторые еще немного петляют.
— Сзади без вариантов — сказал Юлианыч. — Мы рискнем, а там как господь Бог даст.
— Хорошо. Я услышала вас. Поверьте, не в моих интересах вас отговаривать, но я все-таки скажу все перед тем, как вы совершите непоправимое. Этот омут последний во всем районе. Официально считается, что кандидатов пригодных для конверсии в райцентре уже почти нет. Если вы не попадете в мою ветку репозитория, то мое послушание кариатиды провалено, я не смогу закрыть круг цикла. В этом случае мне придется начинать все заново. Вам пока не понять неприятность этой ситуации, но поверьте, для меня это серьезно. Но для вас еще серьезнее — вопрос жизни и смерти. Поэтому слушайте внимательно. Перед прыжком вам необходимо выпить чернила с катализатором. Там несколько фиалов в углублении справа. Пейте все разом. По инструкции положено всего сто граммов на человека, но есть предположение, что если увеличить дозу в несколько раз, то шансы возрастают на три процента. Правда процесс будет еще более мучительным, но все и так уже малоприятно, так что я бы взяла три процента. После приема катализатора у вас будет пять минут, а потом надо будет прыгать, чернила быстро вас расплавят.
— Одежду снимать? — Гоша заглянул в кипящий омут внизу.
— Не надо, мед растворит даже железо. — заботливо ответила кариатида.
В нише стояли четыре фиала с угольно черной жидкостью и банка сгущенки.
— А это зачем? — спросил Юлианыч.
— Катализатор на вкус — мерзость. Запивка, чтобы сразу не стошнило.
Кариатида не обманула. На вкус и по консистенции содержимое бутылочек напоминало кефир из автомобильных шин. Банку по-братски высосали из дырок, проделанных перочинным ножом.
— Молоко и мед. И чернила, чтобы записать вас в книгу жизни, — голос кариатиды зазвучал очень мистически и страшно.
— Как торжественно-то. Прыгаем, Гоша, пока марш Мендельсона не включили., — с отрыжкой из катализатора пошутил Юлианыч.
— Я, я, сейчас, — Гоша еще раз заглянул в бурлящий омут. — Ты первый?
— ПОЕХАЛИ! — крикнул Юлианыч и спрыгнул с обрыва, обхватив Гошу за плечи руками.
Так они и падали вместе, сделав почти полный оборот в воздухе. Гоша хотел крикнуть, но чернила встали комом в горле, и он просто открыл рот в беззвучном ужасе.
Мед кипел, но был холодным, густым, но проникал всюду как керосин. Он сомкнулся сразу же, без всплеска. Ударом о поверхность их вырвало из объятий друг друга. Инстинктивно хотелось всплыть, но куда там — ты словно муха, попавшая в янтарь, который заполняет собой легкие. Вакуумный мед, безвоздушная среда. Смола, состоящая из минерального масла, спор, прекурсоров и вирусных компонентов, которые заменят каждую клетку, каждый виток ДНК, каждую молекулу внутри.
Глаза заволокло медной дымкой. Гоша захлебнулся, но смерть не наступила: катализатор уже несся черным потоком по венам насыщая клетки кислородом. Иммунная система попыталась воспротивиться, но была жестко подавлена с рядом побочных ощущений. Кожа закипела гнойниками, через них выбрасывалось все лишнее, отходами было признано почти все. Чернила обволокли мозг, что вызвало контролируемый психоз с выбросом лошадиной дозы норадреналина. Гоша хотел потерять сознание, но не мог, слезные железы блокированы, обморок под запретом, смерть исключена. Конверсия гнала мысли со скоростью поезда, имитация связей походила на скорочтение, где микроорганизмы с механическим упорством заставляли нейроны срабатывать снова и снова, воспроизводя реакции на обстоятельства, которые были в далеком прошлом. Оказалось, что все сохранено, все оставило след где-то там в крови, на уровне микроскопических шестеренок души.
Господи, помилуй! Как вытерпеть это? Юлианыч, как же ты там, где-то совсем рядом в этом вареве? Ведь ты же все понимал и все равно пошел на верную погибель. Знал, что я побоюсь прыгать и меня придется толкать вниз. Спасибо тебе, без тебя я не смог бы умереть вот так, самой страшной смертью из всех возможных. Но лучше не думать об этом. Но как можно не думать, они же заставляют думать обо всем на свете. Как узнать, что твои мысли — это твои мысли? Может быть, это чужие мысли, просто тебе дали их обдумать и заберут их? Ты же просто химия, никаких мыслей на самом деле нет, они нигде не начинаются и нигде не заканчиваются. Нет мыслей, нет никакого корабля, мы просто договорились так называть куски дерева, обработанные определенным образом. Ты не объект, а совокупность действий, система систем, которые бесконечным каскадом включают миллион тумблеров где-то внутри. Все это лишь биохимические процессы: распадаются одни связи и образуются другие. Клеточный автомат считывает сигнал нейрона, и грибница учится реагировать точно так же, заменяя клетку за клеткой. Молекулярная строка хранит невероятно длинный список нервных связей, она же даже не понимает, что именно списывает. Никто не может понимать, что там написано, некому понимать. Ебучие греки хотя бы догадывались куда приколачивать доски на своей посудине, тут же тебя бездумно списывают как под копирку. Ты хотел узнать, что на дне омута — ничего, бездна. Корабля Тесея не существует, Тесея не существует, моря не существует. Есть лишь описинеае моря, Тесея и корабля, о которых думайет описание меня, которого считывает оМут, который просто являетмя списком команд и клеточного коДа для виирусной основы, который написаДи люди, которые сами по себе лишь тоже точки и тире органичесеких прочессов точки и тире пишут точки итире которые отдаютв приказы
Отдельным облоастям мира выстраиват тся определенным образмо чтоБы мИр не бЫд хаОсом а бЫл пОряДкоМ и чтробы люди шли и прпыгали в вакУУмный мЕд ╨в╨░╨║╨╛╨▓ ╤В╨╛╤В ╨▒╨╛╨╣, ╨║╨╛╨│╨┤╨░ ╨╜╨░ ╨│╨╜╨╡╤В ╨▓╨╛╤Б╤В╨░╨▓╤И╨╕
╨б ╤В╨╕╤А╨░╨╜╨░╨╝╨╕ ╤В╨╛╨╗╨┐╨░ ╨▓╨╡╨┤╤С╤В ╨▒╨╛╤А╤М╨▒╤Г,
╨Ъ╨╛╨│╨┤╨░ ╨║╨░╨║ ╨┐╨╗╨░╨╝╤П ╨╝╨╛╨╗╨╜╨╕╨╣ ╨╖╨░╨▒╨╗╨╕╤Б╤В╨░╨▓╤И╨╕
╨г╨╝╤Л ╨╗╤О╨┤╨╡╨╣ ╨╜╨░ ╤Б╤Г╨┤ ╨╖╨╛╨▓╤С╤В ╤Б╤Г╨┤╤М╨▒╤Г
╨Ъ╨╛╨│╨┤╨░ ╨╛╤В╤А╨╛╨┤╤М╤П ╨│╨╕╨┤╤А╤Л ╤Б╤Г╨╡╨▓╨╡╤А╤М╤П,
╨в╨╡╤Б╨╜╤П╤В ╤Б╨╡╤А╨┤╤Ж╨░ ╤Г╤Б╤В╨░╨▓╤И╨╕╨╡ ╨╛╤В ╨╗╨╢╨╕,
╨Ъ╨╛╨│╨┤╨░ ╤Б╨▓╨╛╨╣ ╤Б╤В╤А╨░╤Е ╨▓ ╤Г╨╗╤Л╨▒╨║╨╡ ╨╗╨╕╤Ж╨╡╨╝╨╡╤А╤М╤П
╨б╨║╤А╤Л╨▓╨░╤О╤В ╨┐╤А╨╕╤В╨╡╤Б╨╜╨╕╤В╨╡╨╗╨╕ ╤Е╨░╨╜╨╢╨╕
╨Ч╨╝╨╡╤П ╤Б ╨Ю╤А╨╗╨╛╨╝ ╤В╨╛╨│╨┤╨░ ╨▓╨╛ ╨╝╨│╨╗╨╡ ╤Н╤Д╨╕╤А╨░
╨Т╤Б╤В╤А╨╡╤З╨░╨╡╤В╤Б╤П тАФ ╨┤╤А╨╛╨╢╨░╤В ╨╛╤