Мы надеялись, наконец, разглядеть мир, посмотрев на него сквозь разные призмы, но довольно быстро поняли, что просто вращаем трубку калейдоскопа.
Тогда мы понадеялись, что наведём мосты, но лишь осветили общую бездну, полную чудовищ, которых принялись отлавливать и выставлять напоказ.
Загадочный Другой был расколдован и укрощен, как цирковой зверь, а мир окончательно затерялся в его истошных криках боли и наслаждения.
***
Фонтан горячего воздуха над водой. Последний глубокий вдох. Я взмахиваю хвостом и ныряю навстречу тьме. Сердце стучит медленно и тяжело. Кровь отливает от головы. Голова тянет вниз. Вниз — это вперёд. Меня ведёт голод. Я — хищник. Я — то, от чего они прячутся там. Внизу. Впереди. Мой рёв разрезает тишину. Я слышу всё. Слышу добычу. Слышу каждое её движение, каждое щупальце, каждый орган. Слышу куда она движется. Слышу, как быстро. Она знает, что я иду. Она замирает. Я оглушаю её очередью щелчков. Предвкушаю её на зубах. Я иду за ней. И иду. И иду. Она дальше, чем я слышал. Больше, чем я слышал. Гораздо дальше. Гораздо больше. Я слышу её глаза. Она смотрит на меня. Это не охота. Это ошибка. Надо бежать. Нет. Слишком поздно. Нет…
Шум двигателя, учащённое дыхание и стук крови в висках приветствуют меня при возвращении в родное человеческое тело. Я стягиваю обруч со вспотевшей головы, и оглядываюсь по сторонам, пытаясь вспомнить, где нахожусь.
— Предохранитель сработал? — отстраненно спрашивает меня черноволосый молодой человек на соседнем кресле, не отрываясь от шейпмода в руках. Проходит пара секунд, прежде чем сознание привыкнет к реальным связям, и я вспомню, кто этот человек и кто я.
— Что? Да… Похоже, какой-то баг с масштабированием, но с железом всё в норме. Когда вернёмся, отдам этот эмпир в контроль качества.
— Если вернёмся.
Я понимаю, что Айзек не шутит и не драматизирует. Но какой-то серьёзной опасности нам не грозит — это всего лишь командировка, пусть и слегка необычная. Надо следовать протоколу, и всё будет хорошо. Просто для Айзека абсолютно нормально констатировать даже призрачные риски. Я не видел его медицинскую карту, но с самой первой встречи я мог с уверенностью сказать, что он находится где-то на спектре.
— Долго ещё лететь? — обращаюсь я к двоим солдатам в сиденьях напротив. Один из них лишь поворачивает лицо, скрытое за зеркальным забралом, в мою сторону.
— Они не ответят, — вновь констатирует Айзек, ковыряясь в головоломке.
Я знал, что они не ответят — просто попытался разрядить обстановку, и напомнить самому себе, что я уже не под многотонной толщей воды наедине с чудовищем. Рядом люди, сам я человек, и я в безопасности. Но меня не отпускало тревожное предчувствие. Сонарный образ бесконечных щупалец и бесстрастных глаз висел где-то на периферии сознания. Очень необычный был баг, чтобы быть случайным.
Куда именно мы летим, нам не сообщили. Но судя по мобильному биотуалету и контейнеру с водой и пайками, которые загрузили на борт вертолёта, стало ясно, что путь займёт, как минимум, несколько часов.
Перед отправлением у нас забрали все передающие устройства, поэтому отвлечься можно было только на мозговой проектор, которой нужен был нам для работы. К сожалению, я взял с собой только одну программу — сырой эмпир со взрослым самцом кашалота, над которым я начал работать перед отправлением. В него мне возвращаться совсем не хотелось, а компания на борту не была расположена к беседам. Так что оставалось лишь погрузиться в беспокойный и неглубокий сон.
***
Меня разбудил сигнал о снижении. Солдаты молча протянули нам с Айзеком чёрные глазные повязки, и мы, надев их, передали себя и прочую собственность корпорации в заботливые руки нашей доблестной армии.
Мы приземлились, и рампа вертолёта уперлась в бетонную площадку, вскрыв звукоизолированный фюзеляж. В уши ударил шум винтов, а по коже заструился сухой воздух пустыни. Нас отстегнули от кресел и вывели из вертолёта под палящее солнце. Затем солдаты проводили нас в тень здания, зашумели липучками подсумков и зашуршали документами. После минутного ожидания перед нами загудела гермодверь, и мы вошли внутрь.
Стерильный, холодный воздух приятно контрастировал с пылью и жарой снаружи, а эхо от наших шагов создавало хотя бы смутное представление о пространстве вокруг. Мы шли через широкое и длинное помещение с высоким потолком, пока солдаты не остановили нас в небольшой комнатке. Дверь позади закрылась. Всё неожиданно двинулось вниз. Опять вниз.
Мы ехали в лифте мучительно долго. Под повязку налетел песок, но согласно протоколу, снять её я мог только тогда, когда это кто-то позволит. Было очевидно, что кроме нас с Айзеком никого в лифте нет, и никаких секретных сведений из интерьера лифта мы не узнаем, но я себя сдерживал. И прямо перед тем, как этот театр безопасности мне окончательно наскучил, лифт остановился и двери открылись.
— Господа, можете снять повязки, — прозвучал низкий, уверенный мужской голос откуда-то спереди.
Мы с Айзеком сняли повязки. Я отряхнул брови и ресницы от песка, открыл глаза и тут же прищурился от белого света, которым был залит длинный коридор перед нами. В коридоре стоял высокий, крепко сбитый мужчина в полевой форме без опознавательных знаков. Квадратная голова покрыта седым ёжиком. На лице застыла почти карикатурная серьёзность — губы подняты, брови опущены.
— Мистер Вэйлс? — военный протянул мне ладонь в старомодном приветственном жесте.
— Можно просто Майкл, сэр, — я шагнул из лифта и пожал его огромную руку. На месте второй был установлен протез. Я подумал, что этот человек вряд ли из тех, кто дал бы отнять настоящую добровольно.
— Полковник Стивенсон, — кивнул он мне с тем же суровым выражением лица и перевёл взгляд на Айзека, — Мистер Шмидт?
— Верно, — отрезал тот, с подозрением взглянув на протянутую руку.
— Что ж. Добро пожаловать в наш лабораторный комплекс! — неожиданно громко и чётко проговорил полковник, — С этого момента вы переходите в моё распоряжение по согласованию с вашим начальством. Покидать комплекс до моего разрешения строго запрещено. Перемещаться внутри комплекса разрешается только в пределах помещений, в которые у вас есть допуск. Исключения — сопровождение мной или Доктором Гуин. Как понять, где у вас есть допуск? Всё просто! В своих жилых модулях вы найдёте личную ключ-карту. Если ключ-карта открыла дверь, вам можно войти, если не открыла, то входить нельзя. Всё ясно?
— Да, сэр! — подыграл я.
— Хорошо, — сбавил напор полковник, — Надеюсь, вы уже поняли, что дело серьёзное. Мы вас не порнуху показывать вызвали, и даже не делать нам тренажёр. Всё куда деликатнее.
— Qualia никогда и не делала ни порно-эмпиры, ни военные симуляторы, — совершенно искренне поправил полковника Айзек.
— Очень познавательно, мистер Шмидт, — огрызнулся полковник, — Но то, что вам предстоит, вообще никто никогда не делал.
***
После того, как мы прошли санитарную обработку и переоделись в лабораторные костюмы, полковник провёл для нас с Айзеком экскурсию по комплексу. Он показал наши жилые модули, столовую, игровую комнату и тренажёрный зал. Затем полковник передал нас в более ласковые руки для дальнейшего брифинга.
Доктор Гуин была милейшей женщиной средних лет, правда крайне уставшей и уже полностью седой. Похоже, в комплексе она находилась уже очень давно, но удерживал её явно не протокол, вроде нашего, а истинная страсть к науке. Её энтузиазм на фоне бледного осунувшегося лица одновременно воодушевлял и вызывал сочувствие. Доктор проводила нас с Айзеком к лифту, и мы втроём отправились ещё ниже под землю. Опять вниз.
Мы проехали несколько этажей и вошли в помещение с многотонным шлюзом. Когда все надели защитные комбинезоны с прозрачными экранами, доктор показала в камеру под потолком круг из большого и указательного пальца. Шлюз лениво открылся. Мы оказались в просторной двухъярусной лаборатории, заставленной компьютерами. В центре помещения гудела и вибрировала капсула высотой около 10 футов, похожая на барокамеру. Из её металлического корпуса в пол и потолок тянулось множество проводов и труб. В центре капсулы был расположен круглый иллюминатор.
Доктор Гуин подошла к панели с дисплеем рядом с капсулой, проверила показатели и сдвинула один из множества ползунков вверх. Иллюминатор вспыхнул светом. К моему горлу подкатил ком.
— Разрешите вам представить, — доктор взмахнула рукой в сторону капсулы с вымученной, ироничной торжественностью, — то, ради кого все мы здесь собрались. Объект-06.1. Для вас, господа, просто Офаним.
Я вгляделся в пространство за окошком из прозрачной брони. В потоке мутной, струящейся, серой жидкости парил и вращался он. Правильной формы, бурый, твёрдый тороид размером с автомобильную камеру, покрытый лабиринтом замысловатого органического узора. Завораживающий и абсолютно чужой этот объект был похож на портал в какое-то сказочное, но жуткое измерение.
— Что это? — спросил я, не отрывая взгляд от иллюминатора.
— Мы точно не знаем, — начала доктор в привычной, видимо, лекторской манере — Исследовательский дрон нашёл его на дне океана, верхом на чёрном курильщике. Температура воды в том месте достигала 600 градусов по Фаренгейту, а давление — 600 атмосфер.
— Оно вообще живое? — я перевёл вопросительный взгляд на доктора.
— Живее всех живых. Наш подопечный — хемотроф и экстремофил, что, скажем так, нетипично для многоклеточных организмов. В этой капсуле мы попытались максимально точно воссоздать комфортные для него условия. В ней он содержится под колоссальным давлением в сверхкритическом минерализованном растворе, которым питается и дышит.
— Удивительно, — искренне восхитился я.
— Это далеко не всё, Майкл. Мы решили, что открыли новый вид. Но филогенез и таксономия объекта не поддаются определению. Учитывая наличие мутабельного покрова и амбулакральных ножек, морфологически он ближе всего к иглокожему, но никаких…
— Вы вызвали нас ради морской звезды? — холодно прервал её Айзек.
— Ну что вы, мистер Шмидт. Офаним куда любопытнее обычной звезды, — доктор ответила почти ласково, проигнорировав неосознанную бестактность Айзека, — Дело в том, что внутри он почти полностью состоит из нервной ткани. Перед вами, по большому счёту, один огромный ганглий, покрытый адаптивным панцирем. Исходя из соотношения массы тела и условного мозга, мы предположили, что Офаним может быть умнейшим живым организмом на Земле.
— Вы серьёзно? — спокойно уточнил Айзек.
— Совершенно серьёзно. Когда мы применили энцефалограф, чтобы определить частоту работы и вычислительную мощность нервной системы Офаним, наша смелая гипотеза подтвердилась. Мы обнаружили, что производительность объекта может быть на уровне суперкомпьютера.
Айзек впервые с начала брифинга с интересом взглянул на содержимое капсулы, а доктор продолжила:
— Но самое любопытное, что он при этом абсолютно слеп, — она выдержала драматическую паузу, чтобы мы успели осознать сказанное, — Объект полностью лишён каких бы то ни было рецепторов. Даже самых элементарных. Но отсутствие входящей информации, похоже, не мешает ему перманентно что-то обрабатывать.
— Его кто-то… ослепил? — предположил я.
— Нет, таким уж он был создан. Но я и мои коллеги из исследовательского центра заподозрили, что не Господом. Поэтому наш директор связался с химико-биологическим подразделением Министерства Обороны. И вот я здесь.
— И зачем же здесь мы? — решил прояснить Айзек, поморщившись при упоминании бога.
— Что ж, — доктор тяжело вздохнула и потупила взгляд, — Мы пытались самостоятельно подключить эмпир-трансляцию, чтобы выяснить назначение нейронных процессов Офаним. Но выяснилось, что нашего оборудования и экспертизы недостаточно, чтобы провести эксперимент продуктивно и безопасно. Испытуемым выступил доброволец — заключённый из федеральной тюрьмы. У него был подтвержденный судом опыт работы с мозговыми проекциями и нейроимплант актуальной версии. Но это его не спасло… Сразу же при подключении к Офаним имплант перегорел, что повлекло непоправимое поражение мозга испытуемого.
— Мне очень жаль, доктор — проявил участие я, видя, что эта неудача по-настоящему её гложет.
— Тогда и было принято решение обратиться к специалистам из Qualia за помощью. Учитывая, что ваша корпорация давно сотрудничает с пенитенциарной системой, было решено, что в вопросе госбезопасности вам тоже можно доверять.
— Вам стоило обратиться к нам сразу, — вынес свой приговор Айзек, — Перегорание нейроимпланта — редкая поломка. Как правило, причиной служит эксплуатация нелицензионного оборудования. По ошибке могут одновременно запуститься два и более эмпира, что приводит к перегрузке принимающего устройства. Но я полагаю, что Министерство Обороны может позволить себе проектор от официального производителя, а значит дело в другом.
— И в чём же, мистер Шмидт? — спросила доктор.
— Для начала я бы лично ознакомился со всей доступной документацией по объекту. Но я с уверенностью могу сказать, что нам понадобится гораздо больше испытуемых.
***
На протяжении пары дней Айзек самозабвенно читал отчёты доктора Гуин по Объекту-06.1 и спецификации местного оборудования. Затем он, подключал, настраивал и калибровал аппаратуру, консультируясь с местными инженерами и техниками. Прерывался он только на короткий сон, еду, и написание запросов на недостающие приборы и компоненты. Среди этих компонентов была и дюжина добровольцев с нейроимплантами, задача которых была простой, но очень важной. В том числе для меня.
Чтобы провести эмпир-трансляцию и при этом обезопасить её субъекта, Айзек решил создать распределенную сеть: в сознании остаётся только субъект, в то время как остальные добровольцы под наркозом принимают на себя часть вычислений. Полковник на удивление быстро выполнил требование Айзека, и всего за пару дней в лазарете комплекса поселилось 12 осуждённых преступников, введёных в медикаментозную кому на время всего пребывания.
Я же на этапе подготовки к эксперименту оказался практически бесполезен. Поэтому я тренировался, читал книги, играл в настольные игры и общался с местными антропоморфными обитателями. К моему удовольствию, общение здесь было в дефиците. Сотрудники комплекса охотно шли на контакт с новым лицом — делились историями из жизни, профессиональным опытом и сплетнями. В других обстоятельствах я бы этого не вынес, но тогда я хватался за каждую минуту ощущения себя человеком, несмотря на то, что всю жизнь от этого бежал. Казалось, будто я пытаюсь согреться и надышаться перед тем, как нырнуть под лёд в поисках неизвестного мне сокровища.
Доктор Гуин в это время посильно помогала Айзеку, наблюдала за Офаним и занималась прочей лабораторной рутиной. С каждым днём она становилась всё более печальной и отстраненной. Сначала мне показалось, что она переживает за испытуемых и за меня лично, но потом я, кажется, понял. Доктор боится, что открытие всей её жизни может оказаться чем-то, что разрушит её благоговение перед ним — чьим-то орудием или чем-то похуже.
Понимая, что доктор так же, как и я, подходит к решающему дню с неспокойным сердцем, я старался занять её и самого себя разговорами, когда она могла позволить себе отвлечься.
— Простите мне моё любопытство, Майкл, — смущённо сказала она как-то за обедом, — но ещё до вашего прибытия я просматривала досье, и обнаружила занимательную деталь. Вы ведь как-то модифицированы для работы, не так ли?
— Всё верно, доктор. Помимо универсального нейроимпланта у меня есть ещё несколько. Они аугментируют некоторые когнитивные навыки. В частности, мультисенсорную интеграцию и эмоциональный интеллект.
— Позвольте узнать, как именно они помогают в вашем ремесле?
— Моды на интеграцию помогает эмпир-дизайнеру детальнее и когерентнее воспринимать опыт существ, которые обладают более сложными или совершенно нечеловеческими органами чувств. А ещё без этого мода сырой эмпир может вызвать сенсорную перегрузку вплоть до кататонического синдрома.
— А что с эмоциональным интеллектом? — спросила доктор задумчиво.
— Его аугментация помогает лучше проанализировать опыт и не потерять эмоциональную связь с объектом после выхода из эмпира. Объекты, надо признать, бывают крайне несимпатичными, а такие моды помогают понять их достаточно хорошо, чтобы им это простить.
— Такие радикальные меры… Это распространённая практика в вашей индустрии?
— Более чем. И не только в нашей. Насколько я знаю, в Нью-Альто самый высокий процент модифицированного населения в мире — больше половины. У нас даже полицейские с особыми имплантами. Так что поздно вечером можно ходить по улицам, не опасаясь неолуддитов, — я улыбнулся, и доктор грустно улыбнулась в ответ.
— Нью-Альто… Говорят, там красиво.
— Если вам по вкусу бетон, стекло и роботы, то да. Прелестный остров, хоть и во всех смыслах искусственный. Как-нибудь приезжайте — я проведу вам экскурсию.
— Вы очень любезны, Майкл. Как-нибудь обязательно.
Доктор на минуту погрузилась в раздумья, вглядываясь в своё тёмное отражение на дне кружки с остатками кофе.
— Знаете, я переживаю за вас, Майкл, — она сочувственно посмотрела мне в глаза, — Я не сомневаюсь в том, что мистер Шмидт всё предусмотрел, и физической угрозы для вас нет… Это может прозвучать глупо, но меня не покидает чувство, что мы вот-вот заглянем туда, куда не должны.
— Не беспокойтесь, доктор, — я положил руку ей на плечо и ободряюще улыбнулся, — В этом и состоит моя работа.
***
Меня положили в довольно комфортное медицинское кресло. Правда компания была дурная — я лежал в лазарете, окружённый спящими преступниками. Как и моя, их головы были увенчаны нейрообручами, которые при загрузке эмпир-трансляции должны были сделать их нервную систему резервом для моей.
Нас разместили отдельно от объекта, чтобы нивелировать его вероятное прямое воздействие. Поэтому на стене передо мной висело несколько мониторов, передающих обстановку в лаборатории. Там Офаним составили компанию Айзек, доктор Гуин, полковник Стивенсон и ещё несколько солдат и учёных, одетых в герметичные комбинезоны.
Руки и ноги мне зафиксировали ремнями, чтобы я непроизвольно не навредил себе и не смахнул датчики показателей жизнедеятельности или капельницу с изотоническим раствором. Моё положение и так нервировало меня достаточно, поэтому от капы я отказался, чем вызвал укоризненный взгляд парамедика.
— Все системы в норме, — бесстрастный голос Айзека прозвучал успокаивающе.
— Состояние Объекта-06.1 стабильное, — произнесла доктор почти обречённо.
— Как самочувствие, мистер Вэйлс? — прогремел полковник, повернувшись к одной из камер.
— Превосходно, сэр.
— Готовы к погружению? — на его каменном лице сверкнула доброжелательная ухмылка.
— Готов, сэр.
— Хорошо. Тогда приступим, — полковник повернулся к Айзеку и поднял большой палец протезированной руки вверх.
Я и правда был готов. Рассудком я понимал, что меня не ждёт ничего экстремального. Объект лишён рецепторов, значит его опыт, должен иметь абстрактный характер, а фракталов и градиентных шумов я не боюсь. В студенчестве я на них насмотрелся.
Доктор Гуин, явно пытаясь подбодрить меня перед экспериментом, даже озвучила гипотезу, что нейронные процессы Офаним могут вообще не иметь никакого содержания. Она предположила, что столь мощная нервная система всего лишь выполняет роль реактора в метаболизме объекта. Её слова показалось мне утешительными, но неправдоподобными, так как я знал, что и она сама в это не верит.
А сейчас, за минуту до момента истины ко мне с новой силой вернулось то тревожное чувство. Глаза и щупальца. Что-то за пределами моего внимания предвкушало мой шаг в неизвестность.
— Запускаем трансляцию через, — оповестил всех Айзек, — 3, 2, 1…
***
Вначале не было ничего. Не было даже начала. Не было сейчас. Не было я. Было лишь внимание. И были струны. Бесчисленные пути в каждый момент прошлого. Память обо всём. Внимание скользило по струнам, и они отвечали музыкой. Симфонией холода и жара, тишины и звука, тьмы и света, давления и вакуума. Всех возможных сигналов и состояний. Струны тянулись из инструментов. Они ловили мельчайшие колебания. И они были повсюду. Инструменты были в воде, почве, воздухе. На коже и под кожей, в кишках и лёгких, ртах и гениталиях. И всё живое танцевало под их музыку. Кормило их. Вынашивало. Внимание могло бы дирижировать. Могло бы перевернуть и уничтожить всю композицию. Но оно выжидало и слушало. Оно растекалось по струнам. Сливалось с остальными источниками. И тогда все инструменты пели для него в едином кошмарном диссонансе. Песня была обо всём мире сразу.
— Мистер Вэйлс? Вы меня слышите?
Первые ощущения человеческого тела оглушили меня своей одномерностью. Я был дезориентирован. Фрагментарные данные от скудного набора органов с трудом складывались в понятные паттерны. Слова казались столь примитивными сигналами, что смешивались с пищанием аппаратов вокруг. Надо мной нависла фигура в белом.
— Вы знаете, где мы находимся?
Чувство присутствия в одном единственном месте давило. Хотелось от него отмахнуться, но я вспоминал. Я в лазарете, в подземном комплексе. Здесь было что-то. В него надо было заглянуть. И я это сделал. Что же я увидел? Меня пронзило чувство собственной наготы и уязвимости. От него хотелось отмыться. Но я понимал, что это невозможно. Он был везде. Он видел насквозь.
— Майкл, вы знаете, где мы?
— Да… Мы… В окружении…