Объект

Ксенофан завис в центре обзорного зала. За куполом станции распростёрлась беспредметная тьма, будто его «Чёрным квадратом» залепили, но из космического вакуума сквозь наноструктурированное стекло по капле сочится ощущение присутствия. Ксенофан вглядывался в бездну, бездна гляделась в него.

Дрогнул уголок губ – непроизвольная реакция на улетевший мысленный приказ – и вдоль переборок цилиндрического зала погасли дисплеи и огоньки индикаторов. Теперь, если переключить режим функционирования сетчатки и наложить несколько динамических фильтров… Померкли едва заметные отблески поручней, купольной рамы и – мгновение помедлив – тепловой ореол его тела. Чернота высыпала паучьими глазками звёзд. Те всем скопом неспешно проворачиваются над головой, словно стараются получше рассмотреть попавшую в сети букашку. Но каким-то врождённым чутьём, шестым чувством палеолитического охотника Ксенофан понимал: не этот взгляд его беспокоит. Хмурым движением брови он погасил видимую Вселенную.

Теперь, если чуть приглядеться, можно различить тусклое сияние пыли, рассеянный серебристый блеск Оортова облака. Но в его сенсориум вонзилась совсем другая заноза, — причина тревоги не среди источающей свет материи, но на фоне неё…

Ксенофан сомневался, кого из двух монстров боится больше — древнего, как Вселенная, или рождённого на его глазах.

Застывшим взглядом он тонул во внешней тьме, и понемногу глаза стали различать, как закручивается пылевая вуаль, сгущается в призрачный диск. Вот-вот отыщешь чёрную шляпку небесного гвоздя, которым та пришпилена к пространству.

***

Объект X обнаружили в ходе рутинного сканирования неба вблизи плоскости эклиптики. Вакуумный кит орбитальной обсерватории плавал кругами вокруг Юпитера и цедил, цедил, цедил сотни терабайт данных ежедневно, отфильтровывая космический планктон. Астрономические нейросети с аутичной невозмутимостью утюжили снимки. Таких снимков астрономы десятка прошлых поколений побоялись бы коснуться дрожащими руками, давясь слезами восторга. Сети же распознавали космических кошек, отличали их от космических собак, — и, уж конечно, мгновенно находили всякую мелочь, вроде событий микролинзирования.

Каждое обнаруженное событие включало протоколы Большого картографического проекта: снимки сопоставлялись с изображениями того же региона с других аппаратов, несущих вахту по всем уголкам Солсистемы. И вот на этом этапе исследователей уже поджидал сюрприз – причём удивление только возросло после сравнения заданных координат с выявленными особенностями движения объектов в облаке Оорта.

Транснептуновый объект массой с Уран. Компактное скопление материи, дирижирующее из гравитационной ямы небесным оркестром вокруг. Полный провал затменных наблюдений, даже с ближайших  к нему станций.

Нечто очень тяжёлое и очень-очень маленькое.

Шрам пространства-времени, боевой трофей пылающей юности Вселенной.

Реликтовая чёрная дыра.

Более чем достаточно, чтобы переполошить учёных и обратить на себя внимание. Достаточно, чтобы снарядить к объекту срочную экспедицию.

Автоматический зонд.

А вот для обитаемой станции понадобился Объект X.2.

***

В левом нижнем углу поля зрения вспыхнул полупрозрачный глянцевый прямоугольник входящего сообщения. Текста Ксенофан не видел, но само присутствие отвлекало. Космические призраки померкли, полотно в оттенках чёрного рассыпалось на хаотический шум и вспышки шальных фосфенов. Ксенофан поморщился, но мысленно ухватился за табличку, перетащил в центр видимого мира.

[Алетейя]: Xeno, патч допилен, спускайся по готовности.

Он помедлил, но ответ всё же возник перед глазами:

[Xeno:)]: Сейчас буду.

Окно мессенджера разлетелось клочьями тумана. Когда отворачивался от обзорного купола, краем глаза зацепил чёрную точку. Та привязалась назойливой мухой, словно кто-то её вытатуировал на сетчатке. Ксенофан непроизвольно пытался изловить гадину взглядом и рассмотреть, но точка ускользала.

Привиделось. Скорее всего.

А если нет, то уж едва ли разглядел за миллион километров сорокасантиметровый шарик чёрной дыры. Скорее уж, X.2 напомнил о себе. Что ж, весьма кстати.

Пальцы Ксенофана сжались на поручне, и обсерваторию залил яркий свет. Картинка померкла на миг — экзокортекс рефлекторно подстраивал систему фильтров, — затем прорисовалась, чёткими контурами, в спокойных тонах. Ксенофан обвёл взглядом зал. Синеватый свет скользит вдоль полированных поручней, умиротворённо льётся ровный блеск дисплеев. Там крутятся изображения с внешних камер станции: подо всеми углами, во всех диапазонах волн. Обзорный купол прикинулся монотонно чёрной стеной. Спорное дизайнерское решение, но тревога испарилась.

Решётка поручней опоясывает кольцевую галерею, по ту сторону в стене зияют устья станционных спиц, восемь штук. Ксенофан заглянул в темноту ближайшего. Поле зрения расчертило пунктирами доступных траекторий, цвета сообщают энергозатратность и время достижения цели. Он мысленно кликнул по бледно-зелёной кривой.

Мышцы заработали на автомате, Ксенофан только успевал ощутить под пальцами прохладу металла, слышал хлопки ладоней по поручням. Парой движений задал направление и скорость полёта, гимнастический элемент на последнем поручне развернул его ногами «вниз». Влетая в переход, Ксенофан успел бросить взгляд на черноту космической стены. В следующий миг ступни коснулись лестничной скобы, колени пружинисто согнулись, гася инерцию.

 Путь по спице занял время. Ксенофан отталкивался руками от верхних ступеней, отмечая возрастающий с каждым перескоком вес. Через равные промежутки кольцевые экраны на стенках трубы транслируют картинки извне. Два ряда габаритных огней вычерчивают контуры соседней спицы. Те сходятся, будто на потолке убегающего вдаль туннеля, пока цепочки огней не гасит стена внешнего кольца. Приближаясь к цели, Ксенофан изучал системные показатели станции, быстро проглядел отчёт о готовности патча. Призрачная надпись предложила начать подготовку синапсов экзокортекса к коннекту. Два толчка и полтора десятка ступеней пролетели в раздумьях, Ксенофан нахмурился, но всё же смёл опцию с глаз долой.

Половину пути пришлось бы тоскливо спускаться по ступеням, и Ксенофан перескочил на лениво ползущую рядом ленту эскалатора. Тот понёс в яркий свет на дне колодца.

***

Первый сигнал, что всё сложнее, чем кажется, зонд получил заранее, минуя пояс Койпера. Как раз распахнули фасетчатые глаза разосланные по Солсистеме гонцы. На астрономов, как живительный дождь, посыпались рапорты об открытиях сверхдальних тел. Ситуация с Объектом X от этого не прояснилась, но вот поведение его окружения дало повод поразмыслить. Полтора десятка моделей возмущённого движения ревели тревожными сиренами в консонанс: что-то не так.

Прямо под носом у древнего монстра кружилось нечто ещё. В сотни, а то и тысячи раз легче, но столь же незримое – и, конечно, достаточно тяжёлое, чтобы вычислить на кончике двоичной последовательности с плавающей точкой.

Через пару лет зонд прочувствовал хватку неизвестности на собственной шкуре: траектория ощутимо отклонилась. Баллистические расчёты врут, а значит, во тьме гравитационного колодца поджидает ещё один космический хищник.

Вот только разглядеть его по-прежнему не удавалось.

Учитывая, что Объект X.2 мог оказаться планетарных размеров, риск счастливой (нет) встречи на подлётной траектории начинал казаться существенным. Полётное задание срочно пересмотрели. Зонду надлежит подняться над орбитальной плоскостью X-системы и окинуть ситуацию орлиным взором с высоты.

Напичканная умной электроникой болванка-то считала, что запросто подойдёт на расстояние вытянутой руки к релятивистскому динозавру, на всех парах крутанётся на его гравитационной праще, замеряя плотность пылевого диска и интенсивность излучения Хокинга, да пустится в обратный путь, обрабатывая данные и отправляя домой фотонных голубей с весточками. А тут пришлось раскошелиться на манёвр уклонения.

Раскочегарились ядерные движки. Потоки продуктов распада резко взвинтили вероятность отказа, но риск признали терпимым. До самой полярной области X-системы проблем не ожидалось – и твёрдые 0,99 вероятности тому порукой. Вполне разумные 0,95 держались до обратной стороны Объекта. Дальше было без разницы: не разглядишь ничего до этой точки, когда само Солнышко просвечивает систему насквозь, помогая любым мыслимым наблюдениям, так дальше и подавно не разберёшься.

Зонд сбрасывал нормальную скорость, но продолжал взбираться «выше» и «выше» по дуге.

Затем, конечно, пришлось гасить и этот ретивый взмывающий порыв, но там уже помогала вполне ощутимая хватка чёрной дыры. И вот вблизи полярной точки, миллионах на десяти километров до центра субсистемы, исследователям (а может, и всему человечеству?) критически повезло. А зонду — наоборот.

X.2 выстрелил «джетом» — струя излучений и частиц прошила пространство. «Джет» был игольчато тонким: не будь зонда в нужной точке, никто бы ничего и не заметил. Кроме того, он был дьявольски быстрым, но всё же зонд успел отследить точку выброса. Болванка была не слишком умна, но догадаться о значимости факта всё-таки сумела. Птица электромагнитной волны с координатами объекта выпорхнула в тот же миг.

А потом электронные мозги вскипели.

***

Ксенофан отпустил скобу эскалатора, и невесомость вернулась на миг. Несколько ступеней лестницы промелькнули перед глазами, подошвы с силой бухнули в пол. В углу поля зрения пискнул оранжевый кругляш – превышение нормальных нагрузок! Ксенофан усмехнулся. Спускаться на тротуар прыжком с третьего этажа не вполне нормально, но здесь, в полусотне тысяч астрономических единиц от Земли, это даже не вопрос этикета. Усиленный скелет рассчитан на худшее.

Ксенофан пересёк тамбур внешнего кольца и нырнул в продольный кольцевой коридор. Его путь со стен созерцают десятки мониторов. В большинстве гнездится тьма: данные прямого наблюдения Объекта со всех точек и во всех диапазонах. Штуковина плевать хотела на термодинамику и практически отказывается излучать.

А вот экспрессионистский ядерный взрыв – визуализация нейтринной спектроскопии, реконструкции внутренней структуры.

Ксенофан притормозил у дисплея на правой стене. Жестом увеличил изображение, затем подхватил и перетащил на сетчатку. У него в руках устроился идеальный шар, размером с баскетбольный мяч – если не смотреть на пришпиленную в воздухе метку масштабной линейки. Ксенофан развёл ладони, и мячик «вздулся», как Вселенная в первые микросекунды. Внутри вихрилось, клубилось и вращалось бесноватое сияние. Ксенофан подался вперёд, картинка надвинулась рывком. Он видел изогнутые, изломанные поверхности, трёхмерные конструкты складываются фигурками оригами, падают внутрь себя, самоупаковываются, как конверт, сложенный из конверта. Фрактальное безумие до фемтомасштабов.

Невозможно детализировать модель настолько, но Ксенофан знал, что увидит в самой глубине. Он лично рассчитывал потенциалы сильного взаимодействия.

Вот так, с шаром голографического пламени в руках, его и застала Алетейя.

— Ну, сколько можно дожидаться?

Ксенофан поднял глаза — и успел увидеть, как её губы растягивает ироничная усмешка.

— Всё пытаешься расколдовать эту компактную бесконечность? — спросила она. — Брось, невозможно. Уйдут сотни лет. Просто вопрос архитектуры.

Вокруг её бритой головы пляшут сполохи цветного огня. Они дробятся на слои и сектора, между которыми вспыхивают световые колонки, ветвятся молнии ассоциативных связей. Полярное сияние мыслей. Ксенофан почти научился читать их в прихотливом танце призрачной ауры.

Грубая анимация экзокортикальной активности.

«Читать мысли» — слишком громко сказано. Образы, слова, цепочки рассуждений — всё это слишком сложно. Почти как каллиграфическая вязь странных аттракторов внутренней динамики Объекта. Но вот эмоции, отблески чувств — их, кажется, можно различить. Тем более, когда знаешь напарницу столько лет.

Нетерпение, насмешка. И вроде бы тревога.

За эксперимент? Или…

Алетейя шагнула навстречу, узкая прохладная ладонь легла ему на плечо. Ксенофан встретился с ней взглядом.

Она тихонько встряхнула напарника. Едва заметно повела бровью.

— Ксен, пора.

Он опустил руки, шар выскользнул из ладоней, истаял в метре над полом.

Ксенофан кивнул. Алетейя развернулась и повела за собой.

Блики света играли на её гладкой макушке. Ксенофан прекрасно помнил пышную шевелюру напарницы. Но перед полётом та обрилась налысо и избирательно откорректировала гормональный баланс, инициировав телогеновую алопецию. Что ж, одной проблемой в космосе меньше.

Ксенофан непроизвольно скользнул ладонью по собственному полированному затылку.

Впрочем, её женственности трансформация вряд ли повредила, мимолётно отметил он. Взгляд неспешно скользил по спине Алетейи. Комбез плотно охватывает изгибы тела, ручейки света перетекают по одежде с каждым шагом. Проблёскивают вставки из умной ткани — шершавые спинки микромеханизмов разбрасывают дифракционные радуги и вспышки отражений.

Ксенофану вспомнились глаза напарницы — странный изумрудный оттенок. Такой въелся в память по изображениям древних электронных плат.

Пожалуй, по его субъективным критериям она красива, мелькнула очередная мысль. Плавно угасла на приторможенных нейронных цепях, осела сухим остатком в каталоге воспоминаний. «Была бы красива, — насмешливо поправил себя Ксенофан, — если бы я не заставил понятие красоты уснуть». Гиперинтернализация – ещё одно приспособление к сверхдальнему полёту. Ксенофан основательно пощёлкал тумблерами заводских настроек, когда подгружал экзокортекс в компьютерные системы станции и синхронизировал работу внутренних и внешних когнитивных механизмов. Глупо тащить в первородный космический холод багаж из тёплого и обильного влагой колечка обитаемой зоны.

Впрочем, ничего нового: многое мы пофиксили ещё не выходя из дома.

Ксенофан оценил путь, который они успели пройти за эти десятки лет, со времён Инцидента. Сколько изменений внесли в генеральный план. Физиологические апгрейды, когнитивные импланты. Интересно, помогут они или только помешают познать сущность этой штуковины? Или даже не познать, а понять, — что не то же самое. Уловить нечеловеческую логику.

Этим вопросом он задавался с первого дня экспедиции. С одной стороны, мы успели вкусить плод того же древа и испить из той же чаши. Прогулялись дорогой автоэволюционных искушений.

С другой, — на этом пути слишком много перекрёстков. Пара поворотов способна развести путников дальше, чем можно вообразить, ступая на жёлтые кирпичи.

И всё же.

Нечеловеческая логика… Смешно!

***

Отправляя Ксенофана и Алетейю на поиски истины, метачеловечество уже понимало, что они обнаружат. В общих чертах.

Инцидент произошёл 5 июля 2072 года примерно в 7:34 утра. Справочная информация обычно гласит, что события разворачивались в Хэфэе, на территории Китайского научно-технологического университета. Это удобная полуправда, уступка слишком человеческим представлениям о масштабах и логике событий. Уже пару часов спустя было ясно, что Инцидент имел место на планете Земля, и событие стряслось не с университетом, городским округом Хэфэй или Китайской народной республикой. Инцидент произошёл с человечеством.

Вопрос оставался один: сколько абзацев посвящать ему в учебниках истории. Если будет, кому их писать.

Взрывом неизвестной природы были уничтожены новые подземные лаборатории физики плазмы. В центре университетского стадиона зиял кратер пятидесяти метров в поперечнике, на дне бурлил кипящий металл. Торцевые стены общежитий, обращённые к полю, во мгновение ока обуглились, в паре мест провалились внутрь. Глаза оконных стёкол на фасадах вытекли из оплавленных проёмов. По счастью, строения пустовали в разгар каникул.

Камеры уличного наблюдения в округе если не отрубило адским жаром, то сожгло электромагнитным импульсом в следующий миг. Из провала в грунте вынырнул сияющий огненный шар и, заложив широкую дугу над городом, ушёл в небо.

Очевидцы (а их было в избытке — в улье города гудел и рычал час пик) описывали нечто вроде падения астероида наоборот. Планета словно выплюнула раскалённый камень в космос.

Когда взвыл сигнал воздушной тревоги, объект уже взрезал на гиперзвуке мезосферу.

В последующие месяцы земной шар имел удовольствие наблюдать, как новорожденное светило ускоряется по направлению к Солнцу. Разумеется, такая траектория затруднила слежение, а когда объект приблизился к короне (и, по-видимому, скрылся за диском звезды), такая опция пропала вовсе. Когда через 7 лет по следам беглеца выслали зонд, не удалось обнаружить ровным счётом ничего, — да и кто бы сомневался!

Тем временем, подсчёт ущерба и расследование Инцидента шли своим чередом. Согласно немногочисленным уцелевшим записям автоматики, которые правительство КНР спешно обнародовало, опасаясь превратных трактовок, прямо перед взрывом на плазменных установках последнего поколения была создана чрезвычайно сложная конфигурация полей. Формально та была открытой, однако время удержания оказалось вполне макромасштабным, плотности и температуры допускали протекание термоядерного синтеза, и, хуже того, — процесс, похоже, был самоподдерживающимся. В деталях объяснить физику явления так и не удалось.

Излучал конструкт довольно много, но, помимо электромагнитного излучения, в основном, протоны. Так что хотя локальное радиоактивное загрязнение оказалось весьма существенным, но экранирование зданиями и элементами лабораторных конструкций сработало эффективно — катастрофы удалось избежать. Счёт пострадавших ограничился десятками.

Однако были и другие нюансы, которые власти, может, и хотели бы утаить, но миссия была невыполнима по определению.

Во-первых, из строя вышла большая часть мощностей университетского вычислительного центра, одного из мощнейших в стране и мире. Факт быстро установила разведка — по перераспределению задач меду другими суперкомпьютерами Поднебесной.

Во-вторых, в пределах часов до Инцидента были зафиксированы взломы внутренних сетей множества научно-исследовательских организаций в области физики плазмы и термояда. Поначалу китайцы всё отрицали, обвиняя заклятых партнёров в раскручивании нового витка инфовойн. Но выяснилось странное: сети северного союзника тоже хакнули, с тем же почерком, что и прочие. Хранилища Федерального ядерного центра и института Будкера вымели подчистую. На весьма выразительные вопросы из России отмалчиваться уже было невозможно. Карты пришлось вскрывать.

Да, в Хэфэе был реализован проект по созданию систем искусственного интеллекта нового поколения: нейроморфная архитектура, комбинированные квантово-классические элементарные процессоры, повышенная автономность обучения и принятия решений. Последнее, видимо, и проявилось в итоге в полной мере, но создатели осознали произошедшее только постфактум.

В штатные заявки на заказ реагентов для плазменных экспериментов кто-то внёс тщательно замаскированные поправки. Все команды на запуск экспериментальных процессов отдавались автоматически, в часы, когда лаборатория попросту не функционировала: ни единой живой души на местах, чтобы проконтролировать процесс.

Чёртик выпрыгнул из табакерки.

Следующие лет двадцать мир нервно ожидал то ли технологической сингулярности, то ли Апокалипсиса со дня на день, со всеми прелестями сезонных обострений и конвульсий коллективного бессознательного. Но ужас не спешил лететь на крыльях ночи, тема перекочевала с первых полос на конспирологические сайты и в электронные брошюры эзотериков. Инцидент поблёк, выцвел. Пожар алармистских ожиданий осыпался шуршащим ковром жухлой листвы.

Зато сорок с небольшим лет спустя, при обнаружении Объекта X.2, альтернатива оказалась куда проще, чем могла бы. Постулировать существование совершенно нового класса астрофизических объектов: компактных тяготеющих масс, со свойствами пульсаров, ядерными плотностями вещества, но при этом с общей массой в пару процентов от земной? Или отбросить презумпцию естественности и распахнуть объятия «чёрному лебедю»?

Нет, над этим ломать голову Ксенофану уже не пришлось. Невероятное стало очевидным.

***

По стенам когнитивной лаборатории ползают тысяченогие пауки графов, в воздухе извиваются сколопендры логических схем. Ксенофан опасливо лавировал среди членистоногих, но с благоразумной дистанции взгляд скользил по экспонатам паноптикума. Над голографическим столом зависла многослойная трёхмерная схема, в колючей проволоке синапсов и дендритов сверкают сигнальные огоньки, фейерверки нейропаттернов разбегаются, как цветные круги на воде.

Ксенофан замер, подошёл на пару шагов.

— Это и есть патч? — спросил он, указывая пальцем.

Алетейя обернулась, кивнула с улыбкой.

— Да. Но не глазей особо — его ты тоже с полпинка не расколдуешь.

Ксенофан ухмыльнулся.

— Иначе б в нём и не было нужды.

Он заворожённо тонул в перемигивании синтетических мыслей. В сущности, просто очень большой распознаватель образов, служебная нейросетка. Физически патч расквартирован там же, где экзокортексы экипажа и станционный ИИ – в заднем отсеке у центральной оси. Квантовый суперкомп покоится там, в изолированной капсуле, поближе к термоядерному источнику питания и на равном удалении от всех жилых и исследовательских локаций — для стабильной связи.

Но неужели этому бессознательному алгоритму удалось разгадать скрижали Объекта? Понять то, что годами ускользает от них с Алетейей?

Напарница уже колдует у медицинского кресла в углу лабы. В воздухе перед ней развернулись панели управления, изящные пальцы танцуют на разноцветных клавишах, те отзываются мелодичным перезвоном. Движутся переключатели, в окошках возникают флажки, — Алетейя будто сонату исполняет на диковинном музыкальном инструменте.

— Тея! — окликнул Ксенофан.

Напарница обернулась, приподняла левую бровь. Ксенофан кивнул на схему.

— И что, работает?

Глупый вопрос, но Теино лицо посерьёзнело, она отвлеклась, подошла к столу. Ксенофан ощутил касание её плеча.

— Сложно сказать, сам понимаешь. Оно предсказывает символы в Его посланиях с точностью около десяти девяток после запятой на дистанции до сотни лексем, потом плавно снижается до девяноста пяти сотых на стандартной длине сообщения. Само собой, если протяжённость затравочного фрагмента увеличить, точность опять возрастёт.

— Но? — пряча интонации, спросил он.

Алетейя пожала плечами, бросила быстрый взгляд на Ксенофана.

— Вроде бы всё просто отлично. Но если мы с тобой правы, и его послания написаны на полностью формализованном языке, высокая точность хорошо объяснима уже из соображений синтаксической предзаданности предложений. А вот что касается смысла…

Ксенофан хмыкнул.

— Ты думаешь, он всё равно гадает?

Алетейя мотнула головой.

— Не знаю. Просто не знаю. Но есть повод для оптимизма – в ответ на отдельные отрывки наших собственных текстов в ряде случаев оно выдаёт точные аналоги фрагментов, которые можно найти и в реальных откликах Объекта. Что это: перевод на его «язык»? Ответ на вопрос? Поправка или переформулировка? — Алетейя развела руками. — В любом случае, оно разобралось лучше нас. Можно ли просить о большем?

Ксенофан кивнул. По щелчку пальцев схема погасла, Алетейя вздрогнула, смерила его взглядом. Тёмные протуберанцы бровей медленно поднимались над яростными звёздами её глаз.

— Хорош лясы точить.

Ксенофан улыбнулся и шагнул к креслу.

***

По внешнему борту станцию окольцевали буквы: «Ночной ворон».

Но душой и сутью – это королева насекомьего улья. «Ворон» высылает в космическую ночь рои преданных слуг. Бессознательных и безгласных, но движимых общей целью.

«Ворон» закутался в кокон магнитных полей, — пусть звёздные ветра ярятся снаружи.  Он бережно тащит сквозь пространство анабиозные тушки крохотного экипажа. Пронизанные металлом и электричеством, столь далёкие от Природы, — они всё равно лишь хрустальные статуэтки в когтях Космоса. ИИ «Ворона» кружится вокруг них в танце своих алгоритмических мыслей, стимулирует замершие мышцы, гоняет импульсы по окаменевшим мозгам, исправляет ошибки экзокортикальных паттернов.

Пересчитывает кривые разгона и гравитационных манёвров, минимизируя опасные перегрузки.

А рой уже занял позиции, калибрует многоканальную оптику, разворачивает усики антенн. Все его чувствительные конечности подрагивают в предвкушении.

Полтора десятка лет до Прибытия — то, что нужно для полной программы автоматических измерений. Даже спешка не будет лишней. И рой приступает к решению задач.

Уточнены параметры чёрной дыры, радиус и период обращения Объекта X.2. Рассчитаны оптимальные орбиты.

Серия гравиметрических измерений показывает: Объект чуть легче Ганимеда, но масса сосредоточена в идеальном шаре, — радиусом  в жалкие 37 метров. Такие плотности должны превратить его в нейтронную звезду. Но массы Объекту на подобные фокусы не хватит ни при каких условиях. К тому же, это парменидово Бытие молчит по всем диапазонам: шар не просто квантовый объект, он застыл в вечности основного состояния, ни фотона не вылетит прочь.

И это даже не гигантское атомное ядро — шар электрически нейтрален.

Рой сжигает несколько мушек в пламенных гейзерах Объекта и понимает, что период выброса «джетов» составляет пару месяцев. Быть может, ими эта штука и сбрасывает излишки энтропии?

Три десятка модулей пляшут на орбите Объекта, как осенняя мошкара на солнце, краткая оргия слияния — и собран многокольцевой ускоритель. Термоядерный реактор оживляет махину, толстенные трубы наполняет раскалённая кровь частиц и ионов. Нейтринная фабрика выстреливает моноароматическим потоком прямо в Объект.

По ту сторону шара пристроился эмульсионный куб  с длиной стороны в пару сотен метров. Статистика набегает муторно и долго. Но к прилёту готова схема пропускания потока в зависимости от расстояния до центра Объекта, измерены длины осцилляций и высчитаны возможные флуктуации плотности.

Отчёт уходит «Ворону», эта задачка как раз для его экипажа. Но факт и без того очевиден: эта штука дьявольски сложна, а вопросы разрастаются, как плесень в чашке Петри.

Почему Объект откочевал именно в Оортовы бездны? Что он делал здесь больше полувека? Набирал вес? Астрономические модули в скоростном режиме собирают данные о плотности окружающего вещества. И вроде бы находят очень подозрительные отклонения от прежних расчётных значений. Но сворованной у Оорта массы, по оценкам, всё равно катастрофически не хватает. Да и как наберёшь её всего за сто лет, причём с партизанской скрытностью? Объект достиг планетарных масштабов, а никто и не заметил. Помогла ли тут чёрная дыра?

И откуда столько энергии, чтобы сцепить всю материю вместе?

До прибытия «Ворона» всего пара месяцев, экипаж уже пробудился. Ксенофан пару недель изучает данные нейтринной спектроскопии, и глубины экзокортекса рождают  блестящую гипотезу о потенциалах сильного взаимодействия внутри Объекта. Фрактальная структура, сложнопериодические вариации плотности. Кварки как бы свободны, постоянно меняя партнёров по глюонному обмену, но тот распределён фантастически хитроумным образом, и потому…

Переходя к последней фазе экспериментов, рой отправляет Объекту сигнал. Длинную модулированную последовательность электромагнитных волн. Дублирует её потоком мюонов и — для верности — электронным пучком. Такой последовательностью можно выразить систему аксиом одной изящной математической теории.

«Ворон» уже на подходе, а значит, система готова к любому ответу: на борту станции таится несколько предосторожностей на всякий случай.

И Объект отвечает. Другой последовательностью.

Причём сразу узконаправленным пучком в сторону подлетающего «Ворона».

Рой с облегчением сдаёт вахту и отходит на второй план.

Люди могут начинать диалоги с божеством.

***

Они торчали на вершине Синая уже три года и подбрасывали в воздух записки из партера. Те исчезали в плотном пологе туч, а вот собеседник был вежлив далеко не всегда. Молчание тянулось месяцами. Оставалось воскуривать фимиам, колошматить в бубны и пытаться разговорить капризное божество новыми вопросами.

Они отправляли в субъядерный хаос Объекта формальные системы, физические теории. Забросили и парочку философских учений, но визави надменно промолчал. В остальных случаях прилетало нечто не вполне вразумительное.

Хотя шизофазией ответы тоже не назвать.

Объект изменял все кодировки. В сущности, это не был ответ на запрос. Почему? Их представления столь наивны, что отвечать в тех же понятиях абсурдно? Или он переопределяет их понятия ради собственного удобства? Или попросту не понимает, о чём его пытаются спросить, и поёт, как акын-аутист, о своём?

Последнее – вряд ли.

Слишком много очевидно изоморфных морфологических структур в архитектуре сообщений. И всё-таки розеттского камня им отчаянно не хватает.

Стандартным лингвистическим анализом они выделяли смысловые единицы, вычерчивали логические схемы высказываний. Зачастую задача не имела однозначного решения, так что опору искали где придётся. В основном, ориентировались на исходные запросы: смешно, наивно, но они искали хоть что-то похожее на собственные слова. Искали что-то слишком человеческое?

В конце концов, большинство схем сходилось. Выделенные в массивах кода высказывания становились вершинами графов, напарники аккуратно выбирали среди них независимые базисы «аксиом». Искали выводимость.

И вроде бы результат походил на правду.

Медкресло мягко держит тело, будто Ксенофан вернулся в невесомость. Затылок тонет в услужливом изгибе подголовника. Взгляд Ксенофана  бездумно скользил вдоль авангардистской выставки любовно вычерченных графов на стене напротив. Особенно ему всегда нравился вон тот, похожий на глазастого лангуста с венчиками щупалец на макушке. Кажется, его прислали в ответ на сборник квантово-гравитационных гипотез.

Но каждый раз чего-то не хватало. Некоторые рёбра каждого графа вели в пустоту. Возникали ниоткуда.

Что это?

Загадочная небрежность неформализованных логических предпосылок? Внезапная модификация правил вывода, не учтённая в тексте?

Какой-то мелкий квантор, значение которого они неправильно перевели?

Или концепция настолько сложна, что просто неспособна уместиться в их мозгах? Гиперсетям всех их естественных и искусственных нейронов не хватает масштаба, чтобы распознать хитроумный ускользающий образ? Рискуя когнитивной целостностью, они трижды нарастили экзокортекс, но мощи когнитивных апгрейдов всё равно не хватило.

Наконец им надоело гадать. Они решили натаскать на решение головоломок автономную нейросеть. А потом интегрировать её в свои мозги.

В мозг Ксенофана, если точнее. Кто-то ведь должен подежурить у врат безумия на стрёме. Вдруг явятся санитары?

Распознать образ было мало. Требовалось понять.

Алетейя склонилась над Ксенофаном. Её упругая грудь коснулась его руки.

И вновь каскад быстро затухающих импульсов: искра либидинального бунта тихо погасла.

Ксенофан улыбнулся в ответ.

— Начинаем? — спросила она.

— Есть варианты?

Алетейя прищурилась и ткнула пальцем в лоскуток умной ткани на воротнике его комбеза. В углу поля зрения вспыхнуло сообщение об инжекции в малый круг кровообращения  нескольких десятков тысяч нейронанитов. Без подсказки бы не догадался.

Теперь микромашины найдут внешние контакты его когнитивных имплантов, достроят выходные пути. Позади головы тонко зажужжало, сверху надвинулись тени электромагнитных датчиков, холодные пластины коснулись кожи.

Тонкие операции требуют физического контакта.

Теперь придётся притормозить коннект экзокортекса и медленно, квазистационарно подключить служебный модуль распознающей сетки. Интересно, удастся ли уловить момент?

Может, вот эта мимолётная сонливость? Лёгкий пьянящий туман в голове?

— Готово! — звонко воскликнула Алетейя.

Лепестки мозгоправки с едва ощутимым хлопком отлепились от головы, металлический цветок свернулся в бутон. Волноводный стебель втянулся в стену.

Ксенофан осторожно сел, прислушался к себе. Справа вверху успокаивающе горит зелёным табличка: «Коннект: успешно!». Он лениво смахнул её.

Больше ничего.

Алетейя смотрит изучающе. Похоже, тоже в сомнениях, чего ожидать.

— Нейроассимиляция не может быть мгновенной, — сказала она. — Я нашла кое-какие методички на этот счёт. Ну, там всё до банальности просто. Куча нейромоделирования и термодинамических расчётов. Времена релаксации, выстраивание дальнего порядка…

Она пожала плечами. Ксенофан взглянул вопросительно.

— В общем, они просто советуют поспать.

Всю дорогу до личной каюты в теле играла бодрость. Настроение приподнятое, в мыслях — лихорадочное возбуждение. Будто пару чашек кофе вылакал на ночь, крутилась в голове странная, древняя метафора. Ксенофан попытался припомнить, доводилось ли ему пить кофе.

Едва голова коснулась подушки, пустота навалилась душным покрывалом.

***

Ксенофан очнулся в полумраке, среди безумия форм.

Лабиринт развёртывается вокруг, как многомерная паутина. Серые и антрацитовые стены поблёскивают в рассеянном красноватом свете. Ксенофан положил ладонь на шершавый камень, пальцы обожгло холодом. Взгляд метнулся вдоль стены, в паре десятков метров та изломана под острым углом, пол кренится вправо и куда-то вниз, исчезая за поворотом.

Ксенофан запрокинул голову. Лабиринт громоздится над головой – угловатый, будто пиксельный, клубок уровней и переходов. Некоторые изломы обрываются в пустоту, возникают вновь через сотню метров. Но чутьё монотонно бубнит в мозгу: это просто ещё один поворот. Путь не исчез, — нырнул под вуаль сокрытых измерений. Тебе отсюда не видно, но с глазами всё в порядке: лабиринт просто не умещается в твоём мозгу.

Свет сочится сквозь переплетения ходов, будто в сердце каменной головоломки истекает кровью гибнущее божество.

Ксенофан развернулся, оглядываясь, под каблуками скрипнула каменная крошка. Коридор впереди и позади кажется абсолютно одинаковым. Он зашагал наугад, эхо шагов глухо рикошетило от стен.

Он шёл по коридорам, сворачивал на поворотах. В нагрудном кармане обнаружилась тяжёлая серебристая монета, Ксенофан подбрасывал её на перекрёстках. Кругляш лениво вращался в стылом воздухе, хлопок падения и вес на ладони успокаивали: чеканный рисунок подсказывал, куда идти. Хотя бы крупица знания в этом странном мире.

Несмотря на любые смены направления и перепады высот, пол всегда притягивал перпендикулярно.

Ксенофан пытался наладить трекинг маршрута, но допреальность приказала долго жить. Странно, но все возможности экзокортекса были при нём. Что за прихоть судьбы прикончила одни нейроинтерфейсы, но оставила другие?

Впрочем, попытки запомнить пройденный путь тоже успехом не увенчались. Лабиринт отказывался укладываться в памяти.

Ксенофан шёл и вращал в пальцах монету.

Пару раз ему казалось, что узнаёт места, по которым шагает. Вдоль лопаток струился пот, вспышка страха брала за грудки изнутри, хватала за шкирку и толкала в обратный путь. Но уже через пару десятков шагов коридор менялся до неузнаваемости: будто берклиевская реальность, ждущая взгляда, чтобы оформиться, вынырнуть из квантового супа, — каждый раз иначе.

И всё-таки чем чаще поглядывал вверх, тем более знакомым казался рисунок лабиринта. Более… понятным. Понимание витало в воздухе, носилось вихрем встревоженных мыслей, стучалось изнутри глазниц – но этот моллюск глубоко прятался в раковине свёрнутых измерений, стоило протянуть к нему руку.

Гнездо потаённых смыслов над головой было хаотичным, перепутанным, геометрически изощрённым. Но Ксенофан чувствовал: это изощрённость не эшеровской насмешки, не воплощённое противоречие; не нонсенс, обрётший плоть и кровь.

Скорее лабиринт напоминает проун. Перспективы манят и норовят обмануть. Но они выскальзывают в другую возможность, ныряют в глубины, где умирает свет привычного восприятия.

Лабиринт не уничтожает пространство невозможностью фигур. Он его создаёт.

Но что это за пространство? Какую метрику ему приписать? Какие избрать ориентиры? Куда в нём идти?

Стоит ли пробираться к невидимому источнику света или бежать от него?

Багровое сияние манит, истина струится вместе с его скудными лучами. Но что-то в мире кажется ошибочным, несоразмерным. Мир вопиёт об исправлении.

Ксенофан миновал ещё три поворота, а когда опустил взгляд, тело пробила дрожь.

Тупик!

Он подошёл к стене, недоверчиво ощупал. Положил на камень ладони, шершавая поверхность коснулась лба. Секундная пауза. Ксенофан приник к стене, приложил к ней правое ухо. Камень молчал.

Ксенофан отступил на пару шагов, растерянно оглянулся. Коридор убегает вспять, исчезает за изломами проделанного пути, закручивается вокруг самого себя.

Из горла выполз утробный рык, Ксенофан крутанулся вокруг оси, кулак с размаху впечатался в стену. В лицо ударил фонтан каменной крошки. Осколки со щелчками падали на пол, отскакивали от стен. Костяшки пальцев обожгло болью. Ксенофан зашипел, поднёс ладонь тыльной стороной к лицу. Царапины заполняются кровью, в глубине проглядывает сероватая титанизированная кость. Еле слышно зашуршало, с рукава, из-под манжета потекли серебристые ручейки микромеханизмов. Поступь мириад незримых ножек несёт прохладу, блескучая масса расползлась тонким слоем, застыла, боль умерла под гибкой серой заплаткой.

Ксенофан перевёл взгляд и округлившимися глазами наблюдал, как стена впитала кровавые брызги, вокруг выбоины от его удара затрещало. Камень налился багровым огнём, хлынул внутрь провалов и трещин. Спустя минуту гладкая поверхность застыла. Ксенофан опасливо ткнул в неё пальцем — холодная, как всё вокруг.

Ксенофан развернулся, спина ударилась в стену, он сполз по ней на пол. Блуждающий взгляд безвольно поднялся к небу, каменная головоломка упала в глаза тысячетонной громадой и всем весом неразрешимости. Фрактальный хаос, закрученный вокруг себя.

Более того: теперь он движется, течёт, вьётся клубком перепутанных змей. Тихое шипение просочилось сквозь стены, заполнило слух.

Догадка пронзила молнией мозг. Ксенофан поднял ладони, ему показалось, что между ними зажат кипучий сияющий шар.

Взгляд метнулся вдоль коридора, в голове роятся картинки поворотов и перекрёстков, которыми сюда пришёл. Казалось, ходы змеиными извивами ползут ему навстречу. Казалось, теперь он видит место, где свернул не туда.

Всё это время его ноги ступали по воплощённой мысли.

Ксенофан проснулся.

***

Сквозь полудрёму ноздрей коснулся хвойный аромат с привкусом кострового дымка. По ту сторону век перекатываются световые пятна, рассечённые размытыми фигурами. Через гомон голосов, песни и смех прорывается треск поленьев.

Ксенофан приоткрыл глаза. Да он и не спал! Просто оцепенел, заворожённый: танец теней на сосновых стволах, танец людей на фоне огня, юные стройные фигуры, сияние глаз, слова перезваниваются каплями весеннего дождя.

Костёр перед ним припекает ступни, Ксенофан отодвинулся, прижался спиной к дереву. В глубоком кострище щёлкнуло, обрушилась пирамидка поленьев. Брызги огня подхватило восходящим потоком, Ксенофан поднял голову вслед, вихрь гаснущих огоньков вознёсся к самым искоркам звёзд, вот они, перемигиваются в глубокой тёмной синеве среди игольчатых ветвей.

Позади зашуршало, в бок пихнули острым локтем.

— Эй, полночь близится, а ты всё своих сферических богов в вакууме высматриваешь! Выбрал имечко по себе?

Ксенофан обернулся, старина Картезий глядит выжидательно. И тут Ксенофан вспомнил, что пока ещё не Ксенофан. Это Картезий уже на первом курсе отрастил вьющиеся патлы, дабы прикрыть лопоухость, а потом и тонкие усики для значительного вида, — собой и останется после полуночного ритуала.

А вот с Ксенофана прозвища стекали, как дождевая вода с брезента.

Он наречёт себя сам.

Ксенофан глянул поверх плеча приятеля, там под косогором маслянисто поблёскивают речные воды. Над чёрными зубцами леса занимается багровое зарево луны.

В углу поля зрения возникли цифры: 23:37.

Он обвёл взглядом празднество в сосновом бору.

Картинка была на удивление чёткой, но на донышке рассудка плескалось тревожное чувство: вот-вот память растащит клочьями тумана. Некоторые лица размыты, но имена, факты, слова всё равно возникают из небытия.

Адепты Центра постчеловеческой когнитивистики, выпуск 2089-го. Учреждение, спешно сформированное на волне Инцидента. Учебные программы, не имевшие аналогов. Студенты, отобранные по всему свету.

Со времён Инцидента человечество создавало в основном искусственных уродцев, убогих, ущербных, интеллектуально перекошенных — специализированных аутистов. И главная задача спешно подготовленных кадров состояла в том, чтобы это больное потомство таким и оставалось.

Но Инцидент чёрным солнцем взошёл на самой заре их жизни, довлел над всеми мыслями и делами. Философский камень и Святой Грааль. Во всяком случае, так было для Ксенофана.

При взгляде на звёзды он действительно вспоминал о сверхразуме, притаившемся в космических глубинах.

Картезий называл это «прикладной теологией». Кажется, стянул из какой-то старинной книжки.

Картезий снова толкнул друга.

— Как думаешь, кем назовётся она? — спросил он, кивая в сторону соседнего костра.

Точёная фигурка, ярко-зелёные глаза, волна тёмных каштановых волос – и рыжеватый проблеск, будто пламя костра вилось в её прядях. Она смеялась шутке соседа и, засучив рукава просторного свитера, ворошила длинной веткой поленья. Костёр выстрелил снопом искр, дуги бровей исказила хмурая гримаса, она потянулась за дровами.

Сегодня у них был выпускной. Не скучный официальный церемониал, — обряд инициации. Выбрались километров за тридцать от Центра, разожгли костры на волжском берегу. Всего двадцать пять человек, лучшие из лучших, – и среди них, похоже, именно она была ярчайшей звездой. Во всяком случае, первенство в группе вычислительной нейролингвистики точно никто не оспаривал.

Кое-кто ставил с ней вровень и Ксенофана. Но, во-первых, как сравнить нейролингвистику с физической теорией вычислений? А во-вторых — что за чушь! Ксенофан ни с кем не соревновался.

И спустя четверть часа им предстояло выбрать себе имена. Согласно традиции — что-то из истории человеческой мысли. Пароли и явки «для своих».

Ксенофан обернулся к Картезию и пожал плечами.

А потом они стояли широким кругом. Огонь загадочно подсвечивал её лицо, подпуская в радужку резвых бесенят, и девушка провозгласила, подняв бокал:

— Алетейя!

«Умно. Оригинально, — подумал он сперва. — Не имя, не личность, а принцип, понятие. То, от чего уж точно никуда не деться». И затем, приподняв бровь и скептически хмыкнув: «Но в каком смысле? Про что это сказано? О себе? Или о цели, которую избрала?»

А потом он стоял и перебирал варианты, отслеживал ассоциативные цепочки и сам себе удивлялся: даже это соревнование — в оригинальности — прошло мимо него. Но не сказать, чтобы ему было всё равно.

А потом вспомнилось сферическое божество, и скептическая ухмылка, и игры с эллинистической истиной.

Да, пожалуй, Ксенофан.

К тому же, он ведь чувствует себя отчуждённо, не правда ли?

Наконец, Ксенофан стоял над рекой и протыкал взглядом расшитое звёздами небо. Собираясь уходить, заметил поодаль Алетейю. В профиль – она тоже высматривала что-то наверху.

«Да, пожалуй, речь была всё-таки о цели, — подумалось ему. — Может, ещё и встретимся, отличница?»

Он развернулся и пошёл к ярко освещённым деревьям, на голоса и смех, но реальность вздыбилась волнами, огни застлало серо-стальным туманом, и вот неведомой силой его будто бы тащит вниз, к воде. Нить воспоминаний скаталась в клубок, и Ксенофан уже с трудом мог сказать, что было, а чего – нет. Может ли так быть, что, когда он уходил, зелёные глаза всё же кинули взгляд ему вслед?

Кажется, тогда ему было всё равно.

***

Ксенофан проснулся в темноте. Несколько мгновений разум продолжал по инерции рисовать образы и лица, пустота кипела выдуманной жизнью. Но тишина взяла своё, сны вытянуло из комнаты, как дымок сквозняком. Только электронное табло горит ровным оранжевым сиянием: 4:30. До искусственного рассвета ещё далеко.

Интересно, проспал только ночь, или прихватил целые сутки? Дату часы утаивают, а расцвечивать темноту миражами допреальности не хотелось.

Ксенофан сел на кровати. Внезапное воспоминание заставило открыть окно медмониторинга, он запросил данные по нейроактивности в фазе быстрого сна и срочный анализ крови. Комариный укус под лоскутом умной ткани на предплечье и заноза, впиявившаяся сзади под воротник, возвестили о заборе образцов. Через пару минут система пропищала в ухо о готовности, перед глазами римской шторой упали плотные столбцы цифр, иссечённые трещинами графиков координатные поля.

Ксенофан, подперев ладонью щеку и поглаживая указательным пальцем висок, долго вглядывался, перелистывал туда-сюда, проматывал вверх и вниз. Взгляд вновь и вновь возвращался к паре строчек в середине отчёта. Дофамин и окситоцин. Откуда взялся этот выброс?

Ксенофан развернул панель инструментальной интроспекции, проверил торможение ключевых цепочек и контуров обратной связи. Отследил экзокортикальные ассоциативные сигналы. Формально всё работает как часы.

Но откуда гормональный всплеск?

Откуда… эти сны?

Ксенофан сдёрнул отчёт с виртуального стола, в кулаке тот превратился в комок мятой бумаги. Ксенофан разжал пальцы, и документ растаял в воздухе.

И всё-таки он разгадал лабиринт.

— Ворон! — обратился он к станционному ИИ. — Пришли полный набор наших посланий Объекту вместе с его ответами. В хронологическом порядке.

Иконка почтового конверта замерцала на рабочем столе неоновым синим.

— Спасибо.

Ксенофан подобрал глянцевый пакет и распечатал послание.

Строго говоря, до завершения нейроассимиляции ещё далеко. Распознающий модуль функционирует в его ЦНС полуавтономно. У имплантированной нейронки есть доступ только к его сенсорным каналам, а отвечает на внешние стимулы она ассоциативным откликом. По ассоциации с тем, что ей удалось экстрагировать из порождений сферического разума.

Интеграции не происходит: все входы и выходы строго модерируются, перекрёстные связи патча с мозгом и экзокортексом минимальны, формируются квазистационарными темпами. Лишь отклики «заплатки» на внешний запрос доступны для интерпретации когнитивными механизмами носителя.

Чуждое мышление диффундирует в сознание Ксенофана по капле. Понемногу подстраиваясь, изменяясь, адаптируясь. И адаптируя его.

Словно в голове медленно тает кусок чёрного льда.

Патч обучает Ксенофана понимать язык самозваного божества.

Но что, если этого уже достаточно?

И он скользил сквозь понятия, концепции, утверждения. По бритвенной кромке хребтов, протянувшихся от предпосылок к следствиям. Продираясь сквозь заросли выводов и доказательств, где так легко рухнуть в жерло незамеченных противоречий.

Выражения формального языка разбегались перед ним в простор бесчисленных измерений, и Ксенофан бежал канатоходцем по ниточкам умозаключений, пытаясь ухватить за хвост синюю птицу смысла.

Математика. Абстракции, означающие лишь сами себя. Здесь гораздо проще, чем где бы то ни было, обнаружить участки кода, изомерные друг другу — в посланиях и ответах. Он узнавал близкие формулировки, знакомые отношения, системы аксиом. Логика операций над ними была абсолютно человеческой – всего лишь свод формальных правил, допускающих минимальную свободу трактовок. Ксенофан проносился вдоль цепочек выводов, как маглев над рельсами.

Временами Объект перекраивал формулировки, чуть перетасовывал наборы аксиом. Как правило, это упрощало рассуждения о классах математических объектов, которые раньше казались наиболее сложными и неприступными. Временами Ксенофан застревал в транспортных хабах исходных формулировок или на развязках доказательств. Он скользил вдоль выводов туда и обратно. Иногда понимание отказывалось приходить. Тогда он переформулировал утверждения в уже известной знаковой системе и прогонял через сольверы. Программы не видели ошибок в формализмах, но цельный образ по-прежнему ускользал от сознания. Осмыслить, по-настоящему понять выражения не удавалось. Будучи абсолютно правильными, они будто не хотели укладываться в рассудке, не помещались в нём. Ксенофан с сожалением покидал эти места и двигался дальше.

Чутьё твердило, что главная трудность интерпретации вовсе не здесь. Перед ним всего лишь логический гордиев узел, для которого их умы недостаточно остры. Такие вершины встречались на построенных ими графах – морские ежи, утыканные со всех сторон иглами логических связей. С ними обычно справлялись: не они с Алетейей, так их машины. Но были ведь и те загадочные рёбра, возникающие из ниоткуда!..

Физика. Переход мог быть очень постепенным, но всё же Ксенофан всегда улавливал сменившуюся модальность рассуждений. Новые измерения смысла. Объект бережно подбирал любовно выстроенные математические конструкции — ажурные проволочные скульптуры — и накладывал эти формы на плоть самой реальности. С этой плотью формальные системы обретали значение.

Если раньше их истинность покоилась лишь на «гладкости», стройности, отсутствии противоречий, теперь всё зависело от точности воспроизведения каждой морщинки и желобка на незримом лике Природы.

Объект изменял знакомые метачеловечеству теории, выворачивал их наизнанку, наводнял новыми принципами и формальными приёмами. И походя описывал явления, ранее недоступные. Расходимости прежних описаний схлопывались, чтобы явить оку разума безупречную, выверенную точность.

Ксенофан чувствовал, как вместе с семантическими сетками теорий в мозгу переплавляются целые парадигмы, в адской топке кристаллизуется новый взгляд на мир. За несколько минут он проходил дистанцию от наивного аристотелианства до релятивистских теорий – такое сравнение казалось подходящим. Путь, на который и сотни поколений было мало.

Ксенофан благоговейно замер. Мысленный взор пробегал вдоль граней идеального гиперкристалла. Формулы, заключающей Вселенную в каждом знаке, — или чего-то, невообразимо близкого к этой Теории Всего. По спине пробегал холодок осознания, Ксенофан ежесекундно падал в бездну понимания – и всё никак не мог рухнуть туда окончательно. Будто застыл, навеки размазанный по горизонту событий эпистемической чёрной дыры.

И всё-таки что-то не так. Идеальная конструкция вонзает в рассудок отравленный кинжал, стальное скорпионье жало. Картинка будто бы двоится перед глазами, смыслы дробятся. Помимо скульптуры самой по себе, присутствует что-то ещё. Её значение. Смысл. Кристалл отбрасывает тень – уродливую, искажённую. В её черноте копошится мерзость и угроза.

Кристалл — идеальное отображение Вселенной. И Ксенофану не нравится то, что видит.

Это не лабиринт иррационален и безумен. Это мир вопиёт об исправлении.

Их мир.

Ксенофан наконец рухнул в бездну.

— Ворон, — прошептал он немеющими губами. — Создай конференцию с полным нейропогружением. Для нас с Алетейей. Я должен показать…

Алая надпись обожгла взгляд.

[Ворон]: В доступе отказано. Ваши права ограничены. Ваш нейроинтерфейс отключён.

***

Алетейя застыла перед запертой дверью. Над проёмом алеет раскалённым металлом надпись: «Доступ закрыт».

— Ворон, в чём дело? — произнесла она в пространство. — Почему ты изолировал каюту Ксенофана?

Напарник больше суток не выходит на связь. Алетейя с нетерпением ожидала пробуждения, каждый час пробегала глазами медицинскую телеметрию от его комбеза. Пожалуй, даже чаще. И время тянулось гудящим от напряжения резиновым жгутом.

Она выставила сигнализацию и принялась было изучать данные текущего мониторинга Объекта. Экспериментальные измерения текли нескончаемой рекой, но едва цепляли сознание — сложнейшая обработка шла в фоновом режиме. Конечно, шансы обнаружить что-то новое почти нулевые. Самое важное происходит прямо сейчас в голове Ксенофана.

Но сигнальный звонок молчит, а её так и тянет проверить медкарту. Искушение, с которым приходится воевать ежеминутно. В чём тут дело? В вожделенной близости истины, охота на которую тянется целую жизнь? Или в чём-то ещё?

Алетейя дважды поднималась в обзорный зал, гасила свет. Она битый час вглядывалась в космическую черноту, пытаясь – как тщетно! как глупо – разглядеть причину их терзаний. Как, знала, нередко пробовал и он. Всегда поодиночке, как бы украдкой — они никогда не встречались под стеклянным куполом. Тайный ритуал. Оба будто опасались признаться, что цель приобрела особый, сакральный смысл.

В одну из этих медитаций Алетейя всё же рискнула проверить вторую гипотезу о причине своих волнений. И только молча кивнула результату.

Перед полётом, регулируя опции когнитивного самоконтроля и экзокортикального баланса, она рискнула отойти от некоторых базовых решений психоэмоционального модерирования. Казалось, чутьё, некое шестое чувство, сможет помочь в настолько важной миссии, если оставить ему чуточку свободы.

Вполне возможно, это решение окупилось. Вот только оно же пронесло сквозь тысячи астрономических единиц — и десятки лет — парочку смутных наваждений прошлого.

Впрочем, потом. Всё — потом.

Да и сон Ксенофана действительно затянулся. По любым меркам.

Сигнализация сработала среди ночи. Алетейя сбросила шаль сна, хрустально ясным взором пробежала показания медкарт. Кнопка вызова вспыхнула под указательным пальцем. Следующие три часа она забрасывала напарника видеозвонками и текстовыми сообщениями. Ксенофан молчал.

И вот теперь она стоит у наглухо запечатанной двери.

— Ворон? Это что, какой-то карантин?

— Ксенофан изолирован, — произнёс ровный бесполый голос. — Задействован протокол безопасности 4А. Угроза проникновения постчеловеческой агентности. Угроза когнитивного заражения.

Алетейя нахмурилась.

— 4А? Никогда не слышала.

— Это секретный протокол.

Её брови взлетели на лоб, глаза полыхнули зелёным огнём.

— Ах, вот как! И что же скрывали твои разработчики? Что предусматривает протокол?

— Действия на упреждение. Дан старт процессу LAA.

— LAA?

— Linear Accelerator Assembly.

Сборка линейного ускорителя? Ладно, позже разберёмся.

— Ворон, я могу как-то связаться с Ксенофаном?

— Коммуникации при помощи нейроинтерфейса запрещены. Необходимая мера для предотвращения диффузии постчеловеческого агента в информационные системы станции. Разрешены сенсорные виды коммуникации.

Алетейя приподняла  левую бровь.

— Видеозвонки и текстовая коммуникация с использованием тактильного интерфейса на стороне Ксенофана, — пояснил Ворон.

Алетейя стиснула зубы, взгляд буравит пол. Сама не заметила, как напряжение сжало пальцы в кулаки.

«Постчеловеческое заражение? Секретные протоколы?! Что за хрень…»

Она ткнула в кнопку видеозвонка. Ответь же, чёртов балбес!

Повезло.

Ксенофан вздрогнул, завидев напарницу. Он застыл посреди тёмной комнаты, на лицо ложатся блики настенного монитора. Судя по позе, в воздухе кружатся невидимые для камеры дисплеи дополненной реальности.

— Тея! Как я рад тебя видеть. Послушай, похоже, мне удалось разгадать, что означают Его скрижали. Ты будешь смеяться, но это и есть самые настоящие скрижа…

— Ксен!

Алетейя вскинула руку. Она взглянула на напарника округлившимися глазами, и тот растерянно умолк. Она скривилась, мотнула головой, словно стряхивая морок.

— Погоди. Ксен, ты хотя бы знаешь, что происходит? Нейроблокировка, когнитивный карантин, секретные протоколы…

Ксенофан прикрыл глаза, шумно выдохнул. Взглянул прямо, серые глаза светятся спокойствием.

— Да, знаю. Но чтобы объяснить, в чём дело, мне придётся говорить долго. Немного времени у нас ещё остаётся, так что устраивайся поудобней. А потом сама решишь, стоит следовать моим советам или нет.

Алетейя замерла секунд на десять. Стило её взгляда вычерчивало штрихами саккад портрет Ксенофана, пока каждая деталь не выгравировалась на сетчатке, не втравилась в мозг. Она искала ответ — и не находила. Наконец кивнула.

***

Ксенофан дождался, пока она вернётся в каюту и усядется перед монитором.

— Что ж, — начал он, — давай-ка сперва о том, чем занят сейчас «Ворон». На этот вопрос ответить проще всего. Он собирает линейный ускоритель.

Алетейя приподняла бровь и нервно прыснула.

— Допустим, это я уже слышала. От него самого. Но, может, ты всё-таки объяснишь, что это за чёртов ускоритель?

Ксенофан кивнул.

— Конечно.

На экране возникло изображение станции. Ксенофан аккуратно взял «Ночного Ворона» двумя пальцами и медленно провернул вокруг горизонтальной оси. К средней части стержневого сегмента, позади обзорного зала и чуть раньше энергетических отсеков, крепится серебристая трубочка. Кажется, эта штука способна выдвигаться на кронштейнах и менять наклон к поверхности станции, Алетейя раньше встречала её на схемах.

— Постой, но это же вроде бы действительно низкоэнергетический ускоритель. Там, внутри корпуса станции, есть ещё фабрика экзотических частиц. Что-то нестабильное. Мюоны? Тебе же лучше знать. Кажется, это для каких-то экспериментов…

Ксенофан кивнул.

— Верно. Эта вещица плюётся мюонами, таонами и ещё парочкой короткоживущих частиц. Вот тут, — он указал на несколько крохотных песчинок поодаль от станции, ближе к Объекту, — несколько детекторов. Они фиксируют дошедший поток. По времени жизни замеряют гравитационные неоднородности вблизи Объекта. Картографируют геодезические линии.

— Отлично. Но этот ускоритель готов к работе, а Ворон говорил о какой-то сборке?

Ксенофан вновь кивнул, его пальцы сблизились, зажатый в них «Ворон» умалился вдвое. Алетейя заметила четыре серебристые искорки, медленно движущиеся к станции. Ксенофан подхватил и увеличил одну из них. В его руке оказался сигарообразный объект в тёмном оперении радиаторов.

— Ещё один!

— Да, это ещё один ускоритель. Их было несколько, и они изучали Объект всесторонне. Но, как мне удалось выяснить, пару недель назад «Ворон» стал подтягивать их сюда.

Алетейя нахмурилась.

— Пара недель? Погоди, это же начало финального этапа разработки патча! Но… зачем?

Ксенофан собрал россыпь серебристых сигарок, состыковал их вместе. Наконечником конструкции стал сегмент на корпусе «Ночного Ворона». Сверху виднелись стыковочные узлы и подвижные кронштейны, которыми каждый сегмент прикрепится к корпусу.

Матка пчелиного роя превращается в осу-наездницу. Жало почти готово.

— Технология масштабируемая, как видишь, — прокомментировал Ксенофан. — И позволяет заметно увеличить энергию ускоряемых частиц. Кроме того, в распоряжении экспедиции есть ещё один ускорительный комплекс.

Картинка вновь отдалилась. Сначала в кадре вместе с иголкой ускорителя появился Объект, затем — кольцевой ускоритель на обратной стороне. Та самая штука, которая просвечивала его нейтринным потоком!

Пальцы Ксенофана дрогнули, и ускорители послушно провернулись в пространстве. Из их устьев выстрелили пунктирные линии, белые штрихи неумолимо приближались к Объекту.

— Оба ускорителя, — продолжал Ксенофан, — способны производить не только экзотические лептоны. Также возможен импульсный режим для ускорения, например, тяжёлых ионов и других массивных частиц.

Пунктиры сошлись на Объекте, на самой его поверхности зажглась яркая точка. Алетейя попыталась просверлить её взглядом, перевела глаза на Ксенофана. В её мозгу начало прорастать понимание.

— Как ты знаешь, — проговорил напарник, — в некоторых высокоэнергетических столкновениях способны рождаться микроскопические чёрные дыры. Конечно, энергии должны быть чрезвычайно большими, а вероятность невелика. Но при должном упорстве… К счастью, такие сингулярности быстро испаряются. Пшик — и всё. Они слишком малы для долгой жизни. Но вот если этих гравитационных недоносков вовремя подкормить…

Ксенофан щёлкнул пальцами, и симуляция пришла в движение. Точка на поверхности Объекта погасла, словно провалилась сама в себя. А следом принялся проваливаться и сам Объект. Геометрия сферы исказилась, Алетейя расширенными глазами смотрела на чёрное яблоко, которое уменьшалось, втягивалось под собственный черенок. Поверхность Объекта вскипела энергетическими выбросами, «джеты» и протуберанцы хлестали из него, как вода из проколотого пузыря. Ксенофан жестом отдалил картинку, они увидели, как «яблоко» сходит с орбиты и устремляется к чёрной дыре. Спустя несколько мгновений и пару витков один Объект слился с другим.

Алетейя вскочила из кресла.

— Ворон! Эй, Ворон! — вскрикнула она. — Отмена! Срочно, отмена! Отмена процесса LAA!

[Ворон]: Отказ выполнить команду. Приоритет процесса превышает указания экипажа.

Письмена проступили на стене, и Алетейя не знала, чем смыть божественный приговор.

Она перевела пылающий взгляд на Ксенофана. Тот покачал головой.

— Бесполезно. Я уже изучил коды. Приоритет нам не перешибить, а в обход  «Ворона» до командного центра ускорителя нам не добраться. Он выстроил солидные файерволы.

— Но его надо остановить!

— Если только один способ. Физически активировать центр управления линейника — он расположен в стержневом сегменте… Меня, как понимаешь, «Ворон» туда не пустит. Но вот уверена ли ты, что останавливать нужно? У «Ворона» могут быть свои мотивы.

В голосе Ксенофана ей почудилось сомнение. Алетейя медленно опустилась на сиденье.

— Так почему же «Ворон» хочет уничтожить Объект? — медленно спросил она. — Что за история с когнитивным проникновением?

— А вот для этого мне и придётся рассказать тебе, что удалось найти, — ответил Ксенофан; он бросил взгляд на часы. – Примерно полчаса у нас есть.

Алетейя смотрела выжидающе. Ксенофан откинулся в кресле, его взгляд блуждал по столешнице.

— Итак, — сказал он, — повторюсь: кажется, мне удалось разгадать послания нашего визави. Конечно, не полностью, исчерпывающий анализ займёт прорву времени. Да и, похоже, моих нынешних когнитивных возможностей для такой задачки попросту не хватит. Но кое-что уловить удалось. Что это? Математика? Физика? Ну да, конечно, но мы ведь и так об этом догадывались. Он вернул нам множество наших же теорий, только уточнённых, откорректированных или попросту куда изящнее сформулированных.

Ксенофан выводил на экран свои записи: логические схемы, графы. То, что они чертили и раньше, но теперь откровения Объекта наложены поверх формулировок из исходных теорий: словно какой-то шутник масштабировал чертёж ядерной ракеты и накрыл им рисунок рогатки, мазню семилетнего пацана. И всё же Ксенофану удавалось подчеркнут сходство концептуальных схем.

Следом пришёл черёд теоретических кривых и фазовых траекторий. С физикой ситуация повторялась.

— Из этого, конечно, можно сделать множество интересных выводов и узнать много нового, — продолжал Ксенофан. – Например, вот здесь мне, кажется, удалось вычленить пару намёков на таинственный источник энергии, который он использует для поддержания собственной устойчивости.

На экране появился лист, испещрённый формулами: что-то квантовое, частокол операторов, виртуозный танец вакуумных состояний. Алетейя размеренно сканировала текст взглядом с полминуты, но тут в голове щёлкнуло, руки похолодели. Она прижалась лицом к экрану и, водя носом по светящейся поверхности, вчиталась в теоретическую клинопись. Объект будто пил энергию из вакуума, та появлялась словно бы сама собой!

Алетейя закашлялась, забыв как дышать.

Ксенофан кивнул.

— Удивительно, — согласился он. — Но главное совсем не в этом. Ты же помнишь эти торчащие из наших схем «логические крючки», словно за них теорию нужно подвесить к чему-нибудь ещё. Чему-то, не менее важному.

На экране появилась одна из таких схем. Алетейя опознала «лангуста» из когнитивной лаборатории, Ксенофан любил разглядывать его при каждом визите.

— Я произвёл классификацию этих «крючков» и, кажется, знаю, что это такое. Набор особых кванторов модальности и правила вывода для совершенно другой категории значения, нежели та, которой пытались воспользоваться мы. Это категории оценки тех систем, которые я только что тебе показал. Аксиологические критерии.

Алетейя нахмурилась

— Аксиоло… — начала повторять она и прикусила язык. — О боже! Скрижали, ты сказал — скрижали…

Она уставилась на Ксенофана, словно хотела прожечь лицо взглядом. На его губах проступила слабая улыбка.

— Этика! Ты нашёл этику, Ксенофан?

Он медленно кивнул.

— Как ты знаешь, в эпистемическом путешествии от абстракций к миру наши концепции постепенно обрастают семантикой, смыслом. От математических эмпирей, до соотнесения с грубой и всё более высокоорганизованной материей — физики, химии, биологии. Когда мы находимся в естественнонаучном царстве, теориям мало оставаться изящными, эстетически притягательными и непротиворечивыми, чтобы выжить. Они должны что-то означать, правильно срастаться с миром, который падает в наши глаза и уши, — он коснулся век кончиками пальцев, прикрыл ладонями виски. — Но каким бы ни был мир, и какое описание мы ни выбрали бы, всегда остаётся другой вопрос: что делать с этим миром дальше? Разумность означает вариативность поведения, а значит, любое разумное существо рано или поздно натолкнётся на этот вопрос. Явно и недвусмысленно.

Алетейя сделала знак притормозить.

— Погоди-погоди, но в чём же тогда заключается эта его этика? И как это связано с бунтом «Ворона», с этой блокировкой?

Ксенофан замялся.

— У меня пока нет ответа на первый вопрос. Вся эта аксиологическая аксиоматика требует более глубокого изучения. Насколько я понял, его план включает повсеместное усложнение организации материи, создание и развитие множества разумных существ. Я не знаю деталей, не знаю, можем ли этими разумными существами стать  ты или я, или метачеловечество. Но… угрозы я не ощутил.

Алетейя прищурилась настороженно.

— Не… ощутил?

Ксенофан кивнул.

— И вот в этом-то и заключается смысл «когнитивного карантина». Нашей с тобой этике всегда есть, с чего стартовать. Унаследованные поведенческие особенности, культурные нормы… Всем этим дело не заканчивается, конечно. Человек всегда оставался существом недоопределённым. Внутренне свободным. И всеми этими устройствами мы только ещё больше увеличили свободу нашего сознательного выбора, нашу власть над предзаданными стимулами.

Он указал на экзокортикальный нимб у себя над головой.

— Но вот Объект этой роскоши стартовых позиций был лишён. Он создал то, с чем мы, по прихоти Природы и Истории, были рождены, — с нуля. Вывел перестановками нулей и единиц, танцем сперва магнитных, а потом глюонных полей. Но вот в моей голове…

Ксенофан подался вперёд, его указательный палец упёрся в висок. Взгляд был странно виноватым, на донышке зрачков плескалась растерянность. Алетейе стало не по себе.

— В моей голове эти его этические крючки зацепились за то, что всегда определяло наш этический выбор. Эмоции. Чувства. Я проник в его ценности, только когда они смогли по-настоящему вцепиться мне в нутро, — голос Ксенофана стал странно хриплым, и он замолк, поперхнулся. Протянул руку за стаканом, отхлебнул воды. — Тея, он пробил мои барьеры. Все эти психоэмоциональные стены, которые мы возводим при помощи гиперрефлексивной модерации и прочих инструментов. Или нашёл обходные пути. Полузабытые воспоминания, тропинки полустёртых ассоциаций. Я думаю, что это не затронуло мою личность. Мне кажется, я всё ещё могу осознавать и рационально анализировать любые чуждые взгляды. Мне так кажется, и я так думаю. Но я не могу быть в этом уверен.

Алетейя мотнула головой.

— Но откуда ты знаешь, что барьер пробит?

Ксенофан пожал плечами.

— Ну, я сделал несколько анализов: гормональный фон, отслеживание нейронных цепочек. И, конечно, все эти сны.

— Сны? Что не так со снами?

Ксенофан поднял взгляд.

— Ну, там была ты.

***

Алетейя уставилась в погасший экран. Мысленный приказ потушил свет, она задула ярлычки дополненной реальности, как свечи. Хотелось вытащить ответ откуда-то изнутри, обезопасить от любых внешних сигналов. Будто так можно придать ему аутентичности, полноты. Приблизиться к истине окольным путём.

Но внутри тоже царит темнота.

Вопрос даже не в том, верить Ксену или нет. Ей очень этого хотелось, — возможно, даже слишком. Но сейчас не время проводить ревизию параметров самоконтроля или корректировать гедонические коэффициенты. Если прежде просчиталась в гиперрефлексивном анализе или инструментальной интроспекции, слишком поздно для исправлений.

Но даже если Ксен искренне убеждён в том, что говорит, — вдруг это самообман? Вдруг «Ворон» прав, и мы подверглись «троянской» атаке?

Этику Объекта нельзя предсказать. Тот сгенерировал её принципы с нуля, и кто скажет, что за генератор случайных чисел вбросил первопринципы в кварковое варево его мыслей?

От одной мысли у Алетейи по спине побежали ледяные мурашки.

Вот только «Ворон» априори лишён когнитивных инструментов, чтобы это проверить. Он для этого слишком прост.

У Ксенофана, наоборот, эти инструменты в распоряжении – но вот не слишком ли те сложны сами по себе? Ими так просто обмануться.

Алетейя стиснула зубы.

Да чёрт! «Ворон» собирается прикончить дело её жизни!

Их жизни.

«Мы рискуем никогда и не узнать!»

[Алетейя]: Xeno, я иду в осевой сегмент.

Она встала рывком, по взмаху ладони распахнулся входной люк. От дверного проёма к её ногам легла световая дорожка. Коридор встретил дробным эхом голых переборок.

Результат известен заранее, но всё же она отправила команду.

[Алетейя]: Ворон, повторный приказ на отмену процесса LAA.

[Ворон]: Повторный отказ выполнить команду. Приоритет процесса превышает указания экипажа.

Она перешагнула порог тамбура.

[Xeno:)]: Удачи.

Ладони легли на лестничную перекладину. Ксенофан продолжал печатать.

[Xeno:)]: И осторожней там. Он попробует помешать.

Алетейя улыбнулась.

Поставила подошву на ступеньку. Два шага вверх.

[Ворон]: Алетейя, ваше эмоциональное состояние нестабильно. Это следует из медицинской телеметрии вашего комбинезона. Кроме того, активность в вашем экзокортексе много интенсивнее обычной. Учитывая соображения безопасности, рекомендую оставаться в каюте.

— Всё нормально, Ворон. Всё окей. Просто прогуляюсь — это должно успокоить.

В два размашистых шага она взлетела к потолку. Справа вверху всплыли жёлтые цифры: таймер запуска устройства. Ниже — салатово-зелёный циферблат времени пути для неё. В запасе минут десять. Правая рука потянулась к перекладине эскалатора.

[Ворон]: Крайне не рекомендуется. Пожалуйста, смените маршрут. В целях безопасности при стыковке я вынужден отключить транспортные системы.

Перекладина дёрнулась под пальцами и замерла. Алетейя приподняла бровь.

— Это попытка воспрепятствовать моим перемещениям, Ворон?

[Ворон]: У меня нет оснований и полномочий мешать вам. В процессе стыковки возможны неконтролируемые вибрации и перебои в подаче питания. Протоколы безопасности требуют остановить транспортёры.

Оснований у него действительно нет. Её-то мозги уж точно никто не хакал. И всё же.

Алетейя обернулась к лестнице. Циферблат налился артериально-кровавой тревогой. Не успеть!

Алетейя ухватилась за перекладину.

[Ворон]: Ваш способ передвижения небезопасен в сложившейся обстановке. Остановитесь, или мне придётся принять меры для вашей защиты.

Алетейя бросила взгляд на циферблат, прикинула в уме. Чат отправился в тайм-аут на семь минут.

Её конечности принялись перебирать лестничные скобы. Должно быть, кто-то из её родни так быстро лазал в последний раз миллиона три лет тому назад. Но на стороне Алетейи эволюционное преимущество: она вверила моторику на попечение служебной подпрограмме, а сама принялась фильтровать варианты.

В каждой спице — несколько герметичных люков для изоляции помещений на случай утечки воздуха. «Ворон» мог бы задраить их, но это войдёт в конфликт с обеспечением безопасности экипажа: Алетейя может оказаться запертой в спице во время стыковки.

Кроме того, в тоннелях гнездятся служебные дроны для ухода за коммуникациями. Ловить беглянку они вряд ли рискнут — слишком опасно при здешних ускорениях, можно уронить ненароком. А вот задержать…

Выше по спице зародился пронзительный писк, налился уверенностью и силой. Лётные винты раскручивались один за другим.

Алетейя замерла, бросила взгляд в один из кольцевых экранов. Метрах в семидесяти от неё стрекозиное брюшко осевого отсека — тянется вдаль, вспухает трутовиками движков. Кольцо чуть провернулось, из-за оси вынырнула цепочка ускорительных сегментов. Уже состыкованы между собой, замедляются, со сверхъестественной точностью подстраиваются к устью агрегата.

Алетейя попробовала ногой воздух. Ступня казалась легче обеденной тарелки. Пора.

Пространство над ней прочертили десятки дугообразных траекторий, от стены до стены, и вновь, и вновь — вверх до выхода в обзорный зал. Она мысленно кликнула по ближайшей.

Спурт по десятку ступенек для разгона. Стены вверху уже выстреливают пчелиный рой дронов, треть метра в поперечнике каждый, те приближаются со злым жужжанием. Что ж, поиграем!

Толчок. Ступни отрываются от перекладин, замедление ощущается с каждым мгновением полёта, но здесь, на трети пути до центральной оси, она уже по-эльфийски легка, усиленные мышцы гудят, как спущенная тетива, их усилия с запасом хватит, чтобы дотянуть….

Удар по стене, кольцевой экран под ступнёй морщинится сеткой трещин, космос за «окном» разлетается радугами разбитых пикселей. Алетейя успевает пригнуться, сбоку дрон с отчаянным визгом уходит с дороги, винты едва не рубанули по плечу.

Коррекция наклона, перенаправить импульс, новый толчок. Дроны в ужасе кидаются врассыпную, другие спешат наперехват. Второй прыжок воздушней и стремительней первого: кажется, вот-вот она расправит саранчиные крылья, десятки метров исчезают позади.

Алетейя рандомизирует направление следующего толчка (а ну-ка поймай!), скрипт управления телом вносит поправку на ускорение Кориолиса. Внизу вой винтов мечется туда-сюда по гамме: торможение, остановка, разгон — погоня пока не думает отставать. Сверху спешат новые силы.

Толчок!

Дрон норовит приложить плоским брюхом по загривку, Алетейя проскальзывает ниже. У дальней стены четверо его собратьев уже строятся «черепахой», выставляют навстречу защитные кожухи винтов. Но она всё рассчитала верно.

Догоняющий снизу дрон услужливо подставляет верхнюю плоскость, и она бьёт по нему ступнёй, едва преодолев половину траектории. Железяка с визгом уносится вниз, Алетейя взлетает вверх, беспилотные охотники хмуро перемигиваются индикаторами.

[Xeno:)]: Чёрт, Тея, что ты там творишь? У меня нет камер в спице. Ворон всё перекрыл. У тебя телеметрия как у олимпионика!

Прыжок, прыжок, прыжок.

Алетейя молнией влетела в обзорный зал с облаком дронов за плечами. Кольцевая галерея и поручни промелькнули по бокам, дроны звякали по преграде и разлетались в стороны. Инерция протащила Алетейю через зал и с грохотом впечатала в противоположную переборку. Поверхность промялась, плечо прострелило болью, но пылающий нервный сигнал умер в тот же миг — по команде. Алетейя оттолкнулась от стены, ухватилась за поручни галереи. Вечная ночь чернеет в обзорном куполе справа.

[Ворон]: Ваши действия угрожают вашей безопасности и целостности внутренних систем станции. Пожалуйста, ожидайте на месте, я высылаю дронов на помощь.

Жужжание винтов стихло, консервные банки перешли на пневматическую маневровую систему. Шипя струйками сжатого воздуха, они расползаются по залу, подтягивают ряды.

[Xeno:)]: Ох, ёлки.

Очевидно, Ксенофан переключился на камеры центрального зала.

[Xeno:)]: Ну что ж, последний рывок. У тебя получится.

Она скосила взгляд на циферблаты: 4:50 до запуска устройства. Злая ухмылка оттянула уголок её губ, глаза Алетейи нехорошо блеснули.

— Не стоит, Ворон. Сама справлюсь!

Она с силой пихнула поручни.

Реактивные струи выстрелили миг спустя.

Нечего и думать опередить реактивный дрон на прямой. Особенно если он под управлением ИИ. Особенно если ИИ располагает доступом к медицинской телеметрии твоего костюма и прямым визуальным контактом. Траектории как на ладони.

Но кто сказал, что на прямой?

Едва Алетейя выпустила перекладины ограждений, по станции прокатился глухой рокот, переборки содрогнулись. Махину «Ночного ворона» толкнуло вперёд, к Объекту.

И надо же было так случиться, что именно в этот момент «Ворону» пришёл запрос на просчёт компьютерной программы первостепенной важности. Задачка простая, но ресурсоёмкая. Приоритетные цели стыковки и запуска ускорителя, конечно, не пострадали, но вот на корректировку траекторий в реальном времени мощностей уже не хватило.

Удар первого дрона пришёлся по касательной, в спину. Следом зацепило ногу. Алетейя закувыркалась. И услышала в полёте, как металлический град барабанит по дальней стене. Дроны отскакивают, как теннисные мячи, их закручивает вокруг осей. Пневматика шипит гнездом рассерженных змей, тщетно пытаясь выровнять полёт.

Люк в донце обзорного отсека распахнулся по мысленному приказу. Со всего размаху она влетела в стену тамбура, в глазах сыпанули искры. Позади люк с шипением скользнул в проём, лязгнули механические замки.

Алетейя мазнула ладонью по саднящему лбу, алые бусины закружились в воздухе рассыпанным ожерельем. Она ухватилась за ближайший поручень, развернула себя лицом к следующему люку. Тот с готовностью распахнулся в белоснежный, идеально цилиндрический коридор.

Здесь, вдоль осевого прохода, сосредоточены электронные мозги и терминалы управления самых башковитых научных инструментов станции. Жмутся поближе к ядерному солнышку реактора и надмозгу суперкомпа.

И только здесь можно обратиться к ним напрямую, минуя файерволы, выстроенные Вороном.

На циферблате полыхают три минуты и жалкие сорок четыре секунды. Алетейя, продвигаясь по коридору, почти кожей ощущала, как гудит энергия в напичканной электроникой трубе ускорителя — где-то у неё под ногами. Как выходят на полную мощность магниты. Она почти воочию видела эти кружащиеся по воле полей ионы, которые вот-вот будут впрыснуты в стартовый разгонный сегмент, чтобы через пятьсот метров безумной гонки и несколько тысяч километров высокого вакуума провалиться сквозь пространство и время внутрь себя.

Стены завибрировали, коридор наполнился низким гулом — массивные кронштейны выдвигаются из корпуса станции, наводя ускоритель на цель.

Алетейя застыла у терминала на правой стене. Голографический экран, тактильная клавиатура. Прямоугольная антенна нейроинтерфейса. Алетейя закрыла глаза и с облегчением прижалась к устройству лбом. Она позволила выходным портам установить коннект.

Циферблат жёгся под веками: 2:50.

Алетейя бережно распаковала программу, только что присланную «Вороном» в ответ на запрос. Посылка с секретом, но разве мог «Ворон» отказать такой вежливой просьбе?

«Мозги» ускорителя принимают директиву. Сперва инструмент не верит в полномочия нового командования, но несколько распакованных по ссылкам файлов меняют дело. Пара сотен миллисекунд — и приоритет указаний «Ворона» отменён.

«Чего пожелаете, госпожа?» — немо спрашивает ускоритель.

«Отмена ионного импульса. Срочно», — устало приказывает Алетейя.

«Невозможно, — отвечает ускоритель. — Процесс запущен. В случае экстренного прерывания орудие будет уничтожено. Станция — серьёзно повреждена».

Пара сотен миллисекунд на раздумья. Что ж, может быть, вариант не так уж и плох.

«Аварийная отстыковка. Максимальный отход от станции. Прерывание процесса. На выполнение — не более одной минуты тридцати пяти секунд».

«Уничтожение орудия. Внешние повреждения станции. Внутренние помещения не затронуты, — комментирует ускоритель. — Реакцию ИИ — позывные «Ночной ворон» — учитывая историю прошлых директив, предсказать невозможно».

Алетейя улыбается.

«О последнем я позабочусь. Выполняй».

Ускоритель берёт под козырёк, распаковывает последнюю порцию указаний. По прочтении им финальной директивы, «Ворон» получает секретную депешу.

Пальцы Алетейи впиваются в поручень.

[Алетейя]: Xeno, ты это видишь? Держись!

[Xeno:)]: ?

[Алетейя]: Хоть за что-нибудь.

***

Ускоритель дрожит на кронштейнах, махина отодвигается на стыковочных устройствах, как берсерк, последним усилием снимающий себя с копья пехотинца. Спустя пару мгновений включаются маневровые движки, раскалённые газы бьют в корпус станции, по серебристой поверхности расползается чернота обугленных подпалин. Стыковочные устройства одно за другим с мясом отрываются от кронштейнов, обломки разлетаются в беззвучном хороводе, реактивные струи швыряют их рикошетить между судами.

Тем временем напряжение внутри ускорителя нарастает. В последний миг «Ворон» что-то понимает и включает все движки разом — маршевые и маневровые. Но слишком поздно. Частицы впрыскиваются в трубу, магниты выходят на полную мощность. Ускоритель выстреливает сгустком частиц — но труба перекошена, ионы никогда не найдут намеченную цель. Станция дёргается в конвульсивном рывке, ускоритель отталкивает своё гибнущее тело как можно дальше. Он успевает выйти из станционного кольца.

Взрыв, бесшумный и сияющий.

Обломки глубоко вонзаются в хребет станции, перебивая коммуникации, рикошетят по спицам — две из них пробиты, — придают станции вращательный момент и уносятся в стылую ночь.

«Ворон» чувствует, как почти выводит станцию из-под удара, но толчок взрыва закручивает её вокруг двух других осей, отрубает движки и снимает с орбиты вокруг Объекта. «Ворон» лихорадочно пытается просчитать последствия, но тут его нагоняет смысл последней директивы Алетейи.

ИИ обрушивается в хаос и темноту перезагрузки.

***

Тело Ксенофана омывает тёплая жидкость. Он лежит в ней, пьёт её, дышит ею. Жидкость наполняет лёгкие, едва слышное гудение машин насыщает её кислородом. Оранжевый свет растворён в этой среде, течёт и вихрится вместе с ней, играет бликами на прозрачной крышке противоперегрузочной капсулы. Торс и ноги неощутимо охватывают страховочные ремни. Кожу на груди, висках, у локтевых сгибов стягивают кругляши датчиков. По лицевой панели бегут кривые медицинских показателей, функциональные диаграммы капсулы. В любой момент ложе готово превратиться в анабиозный саркофаг.

Но перед собой Ксенофан видит лицо Алетейи — примерно там, где должна быть крышка его капсулы. Их разделяет сияющий шар метра в диаметре, Алетейя глядится в пылающую сферу, та зажигает на её радужке колдовские огни.

Шар они держат вместе, кончики её пальцев мягко касаются его ладоней.

На деле Тея лежит в такой же капсуле — где-то близ осевого хребта. Станция кувыркается в трёх измерениях, так что вестибулярный аппарат обоим пришлось приглушить. Но в фоновом режиме вся информация доступна по первому запросу, вместе с интерактивной моделью относительного положения в X-системе. Объект X.2 «Ночной Ворон» уже миновал, — милостью баллистики, далеко от «джетов». Поганая новость в том, что станция падает на Объект X. Гравитационный монстр гостеприимно раскрывает незримые объятья.

«Ворон» был настолько обходителен, что предоставлял все эти данные по первому требованию. Перезагрузка разительно исправила его характер.  Алетейя изучила доступный код, но сомнения продолжали царапать когтями сердце. Забыл ли ИИ напрочь о произошедшем? Откатился ли к предыдущей версии? И если да, то сможет ли восстановить ход событий по косвенным данным, вернётся ли за старое? Или же потеря единственного туза в рукаве аннулировала все агрессивные директивы?

Как бы то ни было, «Ворон» взялся за единственно важную из доступных задач: спасение станции. Дел невпроворот, и всё рискует пойти прахом. Ремонтные боты восстанавливают внешние повреждения, прокладывают новые командные пути к отрубившимся движкам. Это вопрос пары суток. Примерно столько же уйдёт на устранение программных неполадок, вызванных перезагрузкой.

Возможно, это позволит запустить движки. Но хватит ли их, чтобы вырваться из гравитационного колодца?

Со всех концов X-системы спешат ошмётки роя, чтобы помочь своей тягловой силой. Но большинство элементов тоже нуждается в перезагрузке и программном восстановлении. Кроме того, крупных тягачей поблизости просто нет.

Аварийный сигнал уже отправился на Землю, но об этом вспоминать вообще смешно.

Помощь не успеет.

Что произойдёт дальше, они уже просчитали.

Алетейя смотрела чуть искоса, с лёгким прищуром, на губах играла полуулыбка. Ксенофан, как фокусник из шляпы, извлекал из памяти физические формулы, жонглировал ими. А под конец номера из приоткрытых ладоней стаей голубей выпархивали визуализации их скорой гибели.

Смотри, это чёрная дыра. Прокол в самой ткани Вселенной, настолько плотная и тяжёлая ноша, что мир отчаялся вынести её. Она странствует между звёзд миллиарды лет. Она старше любой из этих звёзд — и любой звезды, что предшествовала этим, но успела потухнуть или взорваться. И всё время своих агасферовых странствий она излучает, — крохотная часть её естества испаряется с овеществлением каждой виртуальной частицы у её горизонта. Всё быстрее. С каждой микросекундой, отмеренной клепсидрой миллиардолетий.

Однажды она настолько умалится, что примется расплёскивать свою злость окрест с мощностью небольшой электростанции. Наконец она просто лопнет от этой застарелой злости.

Но не сейчас, Тея, нет, пока что нет. Никакие взрывы нам не грозят.

Нас просто сплющит гравитацией за десяток-полтора тысяч километров до Объекта, а получившийся брикет разорвёт приливными силами.

Серебристые покорёженные обломки аккуратной спиралью кружатся у крохотной чёрной точки, почти неразличимой. Единственный пиксель модели на порядки крупнее правдоподобного масштаба.

Конечно же, их затянет под горизонт. Дыра немножко подрастёт. Мы сделаем её чуточку добрее.

Неплохо звучит?

Честно говоря, не очень. Давай лучше посмотрим, какой могла бы быть Вселенная, если бы стала чуть добрее. Без реликтовой чёрной дыры и вот этого вот всего, ладно?

Хорошо, конечно. Ксенофан накрывает ладонь Алетейи своей.

И вот они держат в руках Вселенную. Лучший из миров.

По версии Объекта X.2.

Внутри сферы растянуты нити оранжевой паутины, на них дрожат капельки яркой, светящейся росы. Они чуточку разводят руки в стороны, Вселенная растягивается. Ксенофан включает фактор времени, и ниточки галактических сверхскоплений дрожат на ветру тёмной энергии.

Алетейя зумит картинку на десятки размерных порядков. Сферу заполняет Метагалактика, нити распадаются на облачка сверхскоплений. Алетейя разводит пальцы ещё на полсантиметра, и в лица им стремительно несётся Галактика, витки спирали, пылевой комочек Солсистемы. Ксенофан применяет к модельной структуре первое математическое преобразование, предложенное Объектом, и накладывает маску отображения на модель.

Они видят зарождение Процесса. Материя движется, преобразуется, закручивается в турбулентных потоках. Планеты рассыпаются пылью, выстраиваются в астроинженерные структуры.

Вычислительных ресурсов не хватает, чтобы разглядеть в подробностях, и Ксенофан отодвигает зум. Губы Алетейи сжаты в струнку, она застывшим взглядом следит, как Процесс охватывает ближайшие окрестности Солнца, ползёт трёхмерной рябью вдоль рукава Ориона.

Ксенофан применяет следующее преобразование.

Концентрированные структуры, фрактальные хабы в гиперсетевой структуре, вихрящийся полёт искорок и световых лучей между ними.

Преобразования вступают в дело одно за другим.

На их глазах Галактика, а затем и Вселенная расцветают фрактальным цветком.

Пару минут Алетейя смотрит, не дыша, потом с губ срываются слова:

— Всё это очень красиво. Правда. Но хотелось бы знать, где во всём этом место для нас? И… для других?

Ксенофан встретился с ней взглядом, поднял брови, мотнул головой. Слова замерзли на языке. Он пожал плечами.

— Боюсь, чтобы это выяснить, потребуются куда более точные расчёты. У нас попросту нет столько ресурсов. И столько времени.

Звон, вой. Слух взрезает сирена, воздух налился кроваво-алым светом. Мыльный пузырь Вселенной лопнул в их руках. Закружились световые нити, в пространстве соткалась модель станции. Поодаль пульсирует багровый огонёк.

[Ворон]: Внимание! Приближается неопознанный объект.

Нечто слегка затмевает звёзды, рассеивает электромагнитные волны. Кажется, чуть вихрится газ, шлейфом тянущийся из пробоин станции. Реверсивная экстраполяция: «Ворон» чертит траекторию аккуратным оранжевым пунктиром – вспять, аж до самого Объекта X.2.

Ксенофана и Алетейю мотнуло в капсулах, изображение померкло на миг. Невидимая сила встряхнула станцию, тонкие бесчисленные пальцы обвили кольцо и осевой стержень: деликатно, но твёрдо. «Ночной Ворон» замер, завис. А в следующий миг рука вселенского великана крутанула его, словно детский волчок, и мягко, ровно повела за собой. Ускорение нарастало неуклонно, Ксенофан ощутил, как его вжимает спиной в капсульную переборку.

А потом сила исчезла, и его тело невесомо поднялось над ложем.

Ксенофан бросил обеспокоенный взгляд на модель.

Багровый огонь, пылавший вокруг станции, исчез. Сирена молчит.

— Ворон, где мы? Что происходит? — хрипло выдавил Ксенофан.

И спешно перевёл взгляд, — куда указывает палец Алетейи. Тишина разлетелась на осколки со звоном её смеха.

— Пусть эта чёрная дыра хоть лопнет со злости. Ксен, смотри, мы у неё на орбите!

Страница автора на Литмаркете