паразиты декадентного лифта

Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений.

Константин Победоносцев, «Великая ложь нашего времени»

Кремниевая вода

Кибернетика это оккультная дисциплина.

Когда вы услышали это — вам показалось, что речь идет о провокации, преувеличении или, на худой конец, метафоре. «Имеется ввиду переносный смысл», или, быть может, смысл здесь, наоборот, тривиальный — «кибернетика очень сложна, не всякий может ее понять».

Однако, в действительности имелось ввиду ровно то, что написано. Это оккультная дисциплина, как алхимия и астрология.

С обрядами посвящения, кодами доступа. понятными посвященным. С системами перекличек образом, рядами зашифрованных символов.

Это вступает в явное противоречие с обыденным восприятием кибернетики. Кибернетика в том, как она сама себя объясняет, оккультизмом не является. Это объяснение за рядом различных интерпретаций в общем и целом в том, что ты можешь построить схему динамического процесса, создать модель, отделив незначительные факты от значительных, чтобы получить оторванную от частностей абстрактную машину, с которой, впоследствии, можно работать.

Это звучит очень хорошо, мне нравится. И действительно: в этом объяснении нет никакой идеологии, как нет идеологии в математике или геодезии. Модели, схемы, паттерны, динамические процессы — где здесь идеология? Ее нет. А особенно, здесь не слышится заявленного мной оккультизма.

Однако, давайте применим этот принцип кибернетики к самой философии кибернетики и посмотрим, что из этого выйдет.

Если не вдаваться в виражи духа про метафизику и онтологию, и посмотреть на то, как философия функционирует как среда или социум на комфортном для наблюдения интервале истории, то философы занимаются, прежде всего, производством эвфемизмов. Есть определенная конъюнктура, чаще всего связанная с насильственным перераспределением благ. И философ изобретает эвфемизм, тщательно маскирующий эту интенцию. Не «избить богатого и забрать у него деньги», а «элиминировать отчуждение позднего капитализма».

Философский текст внутренне пустой, как пустым является сосуд, однако, сливаясь с определенной конъюнктурой, он обретает свой смысл, маскируя своим многословием властную интенцию. Нет, далеко не у каждого философа есть конверт от заказчика, но производя эвфемизмы, он в душе надеется, что они станут языком, на котором говорит Власть. Как Платон хотел стать другом диктатора, что реализует его чаяния и так далее.

Рационализм во многом проиграл именно из-за того, что был беззубым, он не понимал сущность философии, ее размывающего воздействия, он оказался слишком слабым перед действием тайных обществ, субкультур, оказался слабым перед Восстанием Рабов. Он думал, что с ним ведут какую-то содержательную дискуссию, что есть какие-то аргументы, и можно, гипотетически, продемонстрировать ущербность противоположной точки зрения, и таким образом, истина восторжествует. Однако, это было в высшей степени нерационально со стороны самого рационализма.

Твое желание аргументов — это сформированная поздним капитализмом/патриархатом/эдипальными комплексами/матриархатом/архаикой/эпохой просвещения и так далее уловка, чтобы избежать дискуссии о равенстве/неравенстве/прогрессе/абсолютном духе/dasein/идеях.

То есть, никаких аргументов не будет, рационализм — обтекай. И рационализму нечего было ответить, он вообще не знал, что так было можно. В этой связи хочется привлечь текст «Нарушая границы: к трансформативной герменевтике квантовой гравитации», потому что он весьма показателен. Алан Сокал, физик и математик, написал текст, чтобы продемонстрировать, что современная философия бессмысленна. Он снабдил его научными ошибками, но вместе с тем — многочисленными ссылками на Большие Имена в левой философии.

Несмотря на то что это блестящий и остроумный текст, там много юмора и подколов, понятных тем, кто в контексте, к сожалению, ни сам Сокал, ни его читатели совершенно не поняли, что произошло. Они думали, что начиненный околонаучной терминологией высокопарный текст с явными ошибками покажет, что философия прячет за научной терминологией бессмыслицу. Разумеется, трудно представить более ошибочного мнения об этом тексте.

Потому что помимо ссылок на Большие Имена, что показывало, что автор «в контексте», там есть все стандартные для той конъюнктуры эвфемизмы: «за наукой прячутся властные и нормативные тенденции, наука социально сконструирована, нужен язык чтобы говорить о науке без полового и так далее неравенства». То есть, это совершенно не бессмысленный текст, а то, что автор посчитал, что какие-то научные ошибки в нем дискредитируют философию — демонстрирует, что он так и не понял, что произошло.

А что произошло? Он вошел в тему, у которой был максимальный символический капитал, потому что она поддерживалась элитными, интеллектуальными и академическими кругами. Написал хороший текст со ссылками на Имена, тем самым усилив их символический капитал. И начинил текст эвфемизмами, которые подключаются к внешней властной конъюнктуре, которая мутировала европейские общества в двадцатом веке.

То есть, он сделал ровно то же самое, за что критиковал постмодернистов, но сам этого не понял, он вообще ничего не понял.

Итак, как мы видим, нарисовалась схема. Есть суверен (элитные властные круги) и их интересы (их конъюнктура). Конъюнктура повышает символическую ценность определенных эвфемизмов, если те запрягаются в масть. Именно это определяет, престижны те или иные концепты в философии, или нет. Все остальное лишь вращается вокруг этого принципа. Так, аналитическая философия, суть которой заключается в том что «метафизики какую-то чепуху несут», есть антивирус от чужих эвфемизмов, изобретенный Людвигом Витгенштейном, членом тайного общества «Апостолы».

Эвфемизмы, необходимые суверену, становятся частью академизма и закрытых групп. А что такое эвфемизм? Это просто способ не сказать прямо, что каких-то надо бить, а другие — хорошие. Но внутри, в структуре эвфемизма, обязательно есть эта схема. Такой «перевод на русский язык» это обязательное условие для чтения всех философских текстов которые не дальше двухсот лет от нас.

Нужно «спросить» у текста, что ему конкретно надо, что ему нужно.

Однако, философия. как и философия кибернетики, скажет в ответ: «доминировать начинают те эвфемизмы или концепты, которые победили в Свободном Диалоге. Все дело в самоорганизации масс, развитии абсолютного духа, правильном экзистировании дазайна, близости к Внешнему». И так далее — продолжать можно долго.

Замечательно, звучит очень убедительно. Однако, как же мне дискредитировать этот демократический парламент?

*закуривает*

Давайте посмотрим, что можно сделать.

Если в определенной области… Например в кибернетике, используется один эвфемизм регулярно, это означает, что за этим эвфемизмом стоит конъюнктура. И использование этого эвфемизма коррелирует с вероятностью попадания в площадки, журналы и пространство публичной дискуссии в принципе.

Разумеется, если один эвфемизм употребляется в совершенно разных сферах к разным областям, это ничего не говорит, мало ли кому какие метафоры приходят в голову. Однако, если в узкой сфере, например, кибернетике, в «философском парламенте» перепредставлен определенный тип эвфемизмов, это означает, что этот эвфемизм обладает престижем, символическим капиталом, потому что за ним есть определенная властная интенция внешнего по отношению к флософии суверена. Этот эвфемизм в ходу в академиях, журналах, публикациях, изданиях и так далее.

В принципе, это вещи известные людям имеющим отношение к философским журналам, издательским проектам и площадкам, здесь никакого сверхсекрета нет, но это следовало проговорить, чтобы расставить шахматные фигурки на доске.

Делез как-то в шутку сказал, что философские концепты (эвфемизмы в нашей рецепции) на листе бумаги можно сравнить с тем, как животное метит свою территорию. Сравнение остроумное, и оно позволяет лучше понять суть эвфемизма. Совершенно не важно, что именно в тексте написано. Если в «зодческой работе» философского текста употребляются нужные слова, то он животной гравитацией связывается с определенной конъюнктурой, редакторский сканер видит бумагу, белый шум, и скользит по нему до того момента, пока не столкнется с нужным эвфемизмом.

Так и произошло с «Аферой Сокала» и его работой. Принимающий редактор увидел перечисление Нужных Имен, увидел что автор понимает, что именно он говорит — а на весь псевдонаучный треп он просто не обратил внимание. Так это работает.

Таким образом, поток философских текстов — это поток эвфемизмов, накачивающий символическим капиталом властную интенцию. Это брендирование этой интенции, изобретение сленга, на котором говорит суверен.

Итак, нам необходимо найти эвфемизм в кибернетике, на который сканеры конъюнктуры реагировали особенно хорошо в период ее, кибернетики, расцвета. Если у нас будет статистический всплеск (частоты употреблений), видный на диаграмме, то тогда мы заключим, что была определенная конъюнктура, стоящая за этим эвфемизмом.

«Одна из самых точных метафор создана физиком и философом Питером Расселом, который рассмотрел охватившие земной шар компьютерные сети как часть эмбрионного „Глобального мозга“. Экстраполируя новейшие теории физики и геобиологии, он заключил, что планета является живой системой и каждая личность на ней это клетка глобальной нервной системы. Как вид, сказал он, мы приближаемся к точке, где появится возможность для наших разумов объединиться в коллективное человеческое сознание.»

Scott London, «Киберпространство и Новое Сознание». 1996

Сканер читателя сразу заметил одну деталь — автор весьма нетипично поместил «мозг» в «утробу», создав метафору окруженного водой пробуждающегося сознания. Эти околоплодные воды в оккультных кибернетических ложах назывались «Кремниевая вода» (другие названия в кибернетике — «цифровой эфир», «план имманенции» и др.) Эта кремниевая вода так или иначе присутствует в подавляющем большинстве рассуждений о кибернетике и киберпространстве как финализации кибернетического проекта.

Что мы можем выделить в качестве основных качеств кремниевой воды как метафоры, видных из цитаты выше?

Эта метафора описывает нечто внешнее, но то, что прибывает, делая все плоским, смешивая разнородные объекты на едином плане. Некая стихийная сила, связанная с киберпространством как интенсивностью. И здесь явственно видна следующая деталь: киберпространство является внешней, отчужденной по отношению к нашей реальности вещи, но эта вещь «реализуется» только в определенный момент времени будущего, когда наберет достаточную интенсивность.

«Вкратце, если и существует нечто, что мы могли бы назвать сетевым искусством, то прежде всего это форма мысли и практика основанная на концепте плетения, это не просто интерактивный режим искусства в призме сетевых технологий. Мосты подключают разрозненные массы земли, ссылки — плавающие острова, но это не сама Сеть. Скорее важно держать в уме, что „мосты“ и „между [островами — прим. авт.]“ сами образуют различимые массивы земли и острова. Такое осознание позволяет создавать и сплетать вместе миры, что до этого никогда не знали динамики и подключенности.»

Toshiya Ueno, «Искусство в эпоху кибер-технологий», 1998

Кремниевая вода связывает пространства, иначе не способные быть обнаруженными вместе. Это не сами «виртуальные миры», но вода между ними, бесконечная креативность к переизобретению переходов между ними, типов связей. Однако, ошибкой было бы сводить проблематику кремниевой воды исключительно к типу коннекции. Мы только приближаемся к пониманию оккультного смысла метафоры кремниевой воды.

«Психический интерфейс течет «между» пользователем и машиной, по ту сторону кнопок, контроллеров, машин, навигационной логики и координации глаз-рука, как и контента в принципе. Он непосредственен и коммуницирует с бессознательным пользователя. Это интерфейс геймера, погруженного юзера будущего.

Pete Gomes, «Интернет и бессознательное: психический интерфейс», 1998

Хайдеггер указывал, что конечная цель кибернетики — превратить человека в раба. Что это означает? Это означает, что все элементы культуры, человеческие слова, электричество в его голове, физиология и техника объединяются в единый, метрически однородный плоский план. Это подлинный смысл слова «киберпространство». А человеческий суверенитет и свобода до момента полной реализации кибернетического проекта это «шум в вычислениях». То есть, кремниевая вода как метафора опирается в том числе на концепцию вычислимости, что вычислительная теория разовьется настолько, что ничто не избежит ее применимости.

В «Ping Body» он расширяет его исследования в том, что Кэтрин Хэйлз называет «Пост-Человеческим Телом», гиперлинкуя его нервно-мышечную систему к пульсу информации в Сети. Робототехник Эрик Паулос объясняет: «Стелларк подключает к своему телу набор мышечных стимуляторов, каждый из которых способен направлять толчки до шестидесяти вольт, и коннектит их с естественными отливами и приливами Сети через низколевельный протокол интернет-пинга. Этот протокол пингует электронику, подобно тому, как субмарина отправляет сигналы в воде, вычисляя время пока те вернутся обратно из особой машины подключенной к интернету…

Peter Lunenfeld, «Дэмо или смерть», 1998-й год.

Может показаться весьма странным, но идея аплоадинга с точки зрения хардкорного кибернетического оккультизма, того, как изначально мыслили создатели кибернетики, это «диснейленд», то есть, несерьезно.

Реально, те кто создавал кибернетику как доктрину, изначально предполагали что даже просто сидящий перед компьютером человек связывается с компьютером на едином плане. Монитор мерцает, буквы плывут по монитору, мозг и киберпространство связаны. Зачем загружать куда-то сознание, если человеческий мозг и процессор и так находятся в «цифровом эфире», кремниевой воде? Она просачивается сквозь монитор, ритмичные мерцания манипулируют мыслями человека, он сливается с машиной даже просто сидя за компьютером.

То есть, это оккультное пространство. И мы видим в цитате выше, что кремниевая вода опять предполагает момент будущего, момент, когда она окончательно затопит реальность, превратив все в инструментальную плоскость.

«С течением времени, с копиями из Интернета и кросс-корреляциями между данными из различных источников, новые сервисы могут помочь юзерам понимать что они читают, когда это было создано и что другие люди думают об этом. Вместе с этими сервисами, люди будут способны получить контекст информации которую видят и, следовательно, знать, могут ли они верить ей. Следовательно, координация этой мета-информации и применение данных может помочь построить сервисы для навигации в море данных.»

Brewster Kahle «Архивирование интернета», 1996

Как мы видим, просачиваясь сквозь интерфейс, кремниевая вода, будучи метафорой иного пространства, более высокого чем реальность, образует кремниевые бассейны.

Всякий ли кибернетик из Античного Интернета (это весь интернет до 2000-го года) понимал суть оккультных символов, что использовал? Нет, он просто следовал волнам конъюнктуры, видя, что определенные эвфемизмы обладают большим символическим престижем.

Их сканеры реагируют на престиж. Однако, кто эмитирует этот символический капитал? Несомненно, это ключевые фигуры кибернетики и ряд серьезных философов посерьезнее. Это так называемая Внутренняя Группа, люди серьезные, обладающие ключами доступа.

«Знание станет океаном, всепоглощающей средой, в которую общество нырнет, но также потеряет себя. Нехватка превратится в информационный овердоз, но решения найдутся при помощи все более и более мощных поисковых систем. Фактически, это будет новый подход к знанию, о котором мы пока не имеем представления. Изменится человеческий разум, изменится так же радикально, как в эпоху Просвещения.»

Michel Serres, «Освобождение знаний», 1998

То есть, мало того что киберпространство кремниевой водой проникает в реальность, оно связано с эволюцией разума. Хотя, в зависимости от того, на какую конъюнктуру работал кибернетик и в каких обществах состоял, киберпространство в его трактовке напротив, могло лишать человека остатков разума, превращало его в куклу, раба, приводило его сознание в сон. Здесь нужно смотреть на биографию кибернетика.

Например, если человек англичанин, то говоря об американском интернете, он будет настаивать на его анти-гуманистической сущности.

Идея глобального интернета это оккультная идея. И она появилась еще до того, как сам интернет появился. Идею «глобального интернета» разработали участники Внутренней Группы. В чем заключается суть идеи глобального интернета как оккультного, религиозного концепта? В том, что «глобальный интернет» — это нечто самоочевидное, хотя, если вы представите себя на месте человека пятидесятых годов, и вас спросят про интернет, вы скорее помыслите его подобным телефонным сетям, локальным для каждой страны.

Существовало множество альтернативных проектов интернета, развиваемых европейцами. Поэтому США было предельно необходимо создать миф глобального интернета. Потому что «глобальный интернет» — это эвфемизм для глобализма, для глобального общества в американской редакции.

Таким образом, как мы видим, было предельно необходимо накачать символическим капиталом идею глобального интернета, подав ее как неизбежный, стихийный процесс. «Самоорганизация трудящихся». То есть, если кремниевая вода — это эвфемизм для киберпространства, то само «киберпространство» это эвфемизм для глобализма, а сам глобализм это эвфемизм для господства США в культуре.

«Наши ткани меняются пока мы живем: еда, что мы едим и воздух которым мы дышим становятся плотью от нашей плоти и костями от наших костей, а временные элементы нашей плоти и костей выходят из тела каждый день вместе с испражнениями. Мы всего лишь водовороты в реке с бесконечным течением. Мы не вещи, что уходят, но паттерны что сохраняются»

Норберт Винер, Человеческое использование людей, 1950

Когда долго читаешь паттерны кремниевой воды в диаграммах Внутренней Группы — возникает странное ощущение о том, что в действительности стоит за этим эвфемизмом.

Грегори Бейтсон, один из серьезных иерархов Внутренней Группы и оккультист (автор концепции «двойных посланий», она может быть вам знакома) говоря о кибернетике как-то заметил, что кибернетическое мышление должно стать таким же легким, как выпить стакан воды или срубить дерево.

Что он в действительности имел ввиду? В типах информационных систем противопоставляются «океанические» системы и «древесные». Древесные считаются классическими и иерархическими, они основаны на параграфах, под-параграфах, на власти и вертикали, в то время как океанические (или морские, у некоторых кибернетиков может быть этот вариант эвфемизма) представляют из себя динамические майндкарты, регулярно перекодирующие сами себя.

Однако, за оккультизмом этой фразы есть еще один подтекст. Кибернетика как кремниевая вода — это идея отсутствия прошлого, идея, что опыт… Он не нужен, если ты в достаточно хорошо степени построил абстрактную модель, которая лишена референтов. Культура, как думают кибернетики (чаще всего это люди без своей культуры) несет атавизмы и инженерные промахи, однако, если избавиться от прошлого, погрузиться в кремниевую воду, то в схемах возникнет спасение.

Это очень приятная для мозга обезьяны мысль. Кибернетика обещает отсутствие прошлого, и это возвращает человека в прошлое, в его детство, и даже в полное отсутствие прошлого — в утробу. Поэтому, когда человек прокручивает в уме очередной вариант умозрительной машины о том как «самоорганизующиеся массы трудящихся» все переделают, как им захочется, и старый мир сменится на новый, это вызывает у него эндорфиновый прилив, он не может взглянуть на эту абстракцию трезво, фасцинированный ее притягательной абстрактностью.

Именно поэтому Грегори говорил о «рубке дерева». Потому что только срубив дерево, он мог оказаться в кремниевой воде, в околоплодных водах киберпространства.

«В постмодерне, власть разжижается и децентрализируется, поскольку она пытается стратифицировать всплывающую экспансию океанического пространства виртуальной реальности»

Стив Гудман, Уорвик, «Турбулентность: картография жестокости постмодерна» 1999

Действительно: киберпространство рассекает дерево, ниспровергает иерархии, превращая все в схему. Однако, это видимость, фикция.

Этимология слова «техника» — это «уловка», «хитрость», «обман».

Обещанного освобождения так и не возникает. Завороженный кремниевой водой абстрактной схемы кибернетик (ребенок) ощущает себя в машинной утробе, ласкается лучами неоновой неги. Однако, стоит только человеку по ту сторону стекла нажать на кнопку, и он тут же обнаруживает себя в лабиринте кодов доступа, жесткой иерархии и вертикали, которую он до этого не замечал, потому что был инфицирован кремнием.

«трансАрхитектура, архитектура по ту сторону архитектуры, это архитектура невидимых ранее строительных лесов. Здесь двойной смысл: внутри себя киберпространство существует как жидкая архитектура что перемещается по глобальным информационным сетям. Внутри физического пространства оно существует как электронный дубль, наложенный на наш, материальный мир»

Marcos Novak, 1996-й год, «трансАрхитектура»

Частотный всплеск на диаграмме употребления метафоры кремниевой воды показывает аномальную дугу в районе от начала возникновения интернета до 2000-го года.

Почему Внутренняя Группа в частности, в мифологизации киберпространства была так активна в этот период Античного Интернета, но после, в эпоху Web 2.0 сошла на нет? И если эвфемизм употребляется, то только в качестве карго-культа, символа ушедшей эпохи.

Разумеется, Внутренней Группе было необходимо насытить символическим капиталом набирающий силу миф. Однако, почему одну эпоху от другой отделяет двухтысячный год?

Такой резкий крен в действиях Внутренней Группы должен был иметь рациональное обоснование, однако, совершенно неясен такой неестественный обрыв в диаграмме на двухтысячном году, это нечто совершенно аномальное.

После двухтысячного года о киберпространстве явно стали говорить совершенно другим языком, это язык без пафоса вторжения иного пространства. Что в действительности происходило в Античном Интернете?

«Этот аккаунт совпадает с MUD: электронные пузыри, без глубины или стабильности, плавающие, синхронные и неумолимые, вымываемые на берег словно флуоресцирующая (VR) пена, но далее снова исчезающая в море данных. MUD, следовательно, как эволюционное начало примордиального моря жизни в электронной пустоте, (инфо) океанический/(человеческий) атмосферный интерфейс протобиотического происхождения молекулярного производства виртуализированной плоти: кибернетическая пена»

«ИНФО МУСОР: теория виртуального класса», Arthur Kroker, Michael a Weinstein, 1994

Когда читаешь частотные диаграммы использования метафор кремниевой воды в Античном Интернете, то возникает ощущение, что речь идет о театральной постановке, где на сцену, по очереди, выплывают ряженые актеры, которые изображают из себя философию и теорию. Это удивительное, завораживающее зрелище, которое никогда не отпускает того, кто с ним познакомится.

Однако, возникает вопрос о сценарии, о внутреннем движке этой сцены.

И более того — что отличает эпоху Античного Интернета от последующей? Почему на частотной диаграмме резкий спад употреблений эвфемизма кремниевой воды?.

«Но, невольно, они не воспринимают киберпространство всерьез. Ведь если воспринять киберпространство серьезно, тогда то, что просачивается в наших онлайн взаимодействиях будет иметь глубокое,осязаемое влияние на наши жизни. Киберпространство будет проникающим, жидким и неизбежным.»

Исчезновение Киберпространства и Восхождение Кода, Andrew L. Shapiro, 1998

Как мы видим, в действительности, когда речь идет о кремниевой воде киберпространства, мифологии Античного Интернета, то речь всегда идет о том, что киберпространство накатывается, накатывается и накатывается, и момент, когда оно вторгнется в действительности — он в будущем, скоро, но это не «сейчас», «сейчас» наши лодыжки только ощущают приход кибера, кремниевую воду.

Есть некая фундаментальная граница, которая должна быть прорвана киберпространством. Что это за граница?

«Вавилон (столица фейкового времени) спущен в море (Буббаму тонет Вавилон). И аудио-амфибии noiz-zion разбивают стекло, уходя в подлинный век»
Группа исследований кибернетической культуры,

«Скрэч на виниле истории», 1999-й год.

Следующий век — это двадцать первый век, как раз после той даты, когда произошел спад на диаграмме. Он (или точнее событие двухтысячного года) было названо временем абсолютно полной реализации кибернетического проекта.

Однако, дата двухтысячного года это фундаментальный парадокс Античного Интернета и кибернетики в принципе.

Все дело в том, что в Античном Интернете и обществе того периода существовала массовая истерия о так называемой «ошибке двухтысячного года». Считалось, и тщательно муссировалось в СМИ, что в 2000-м году машины не смогут обработать новую дату, переход к новому веку, из-за ошибки в архитектуре кода.

Эта истерия съедала воздух и вызывала интригу вплоть до 2000-го года, когда Ошибка не произошла.

То есть, «подлинный век» и та самая дата, которая всегда имплицитно подразумевается когда речь идет о будущем вторжении кремниевой воды в реальность — это именно двухтысячный год, сама Ошибка, когда киберпространство, Сеть, умрет.

Откуда настолько фундаментальный парадокс и как он связан с спадом на частотной диаграмме? Если Внутренняя Группа создавала философию кибернетики и мифологию киберпространства, зачем было закладывать внутрь этой философии, ее центр, ошибку двухтысячного года как ключевую идею?

«Иными словами, защищалось не вино, а бутылка. Теперь, когда информация подключена к киберпространству, родному дому Разума, эти бутылки испаряются. Вместе с пришествием цифровизации, стало возможным заменить все прошлые накопители данных на одну мета-бутылку: комплексные и крайне жидкие паттерны нулей и единиц.»

JOHN PERRY BARLOW, The Economy of Ideas, 1994-й год, журнал wired

Истина не в вине, но в том, что оно похоже на кровь. Хайдеггер, один из оккультных столпов кибернетики, высказал гипотезу о так называемой Полночи, когда бытие, ранее обнаруживающее себя в мире через человека, достигнет абсолютного нуля, полного умаления своего присутствия и тогда станет возможной новая философия, новое Начало.

На отдельных уровнях Внутренней Группы идея Хайдеггера о Полночи Века смешивалась с ожиданием катастрофы двухтысячного года. Ошибка произойдет, думали кибернетики, и станет возможным вторжение иного мифа, мифа киберпространства.

Однако, это совершенно не отвечает на вопрос, почему Внутренняя Группа, создавая миф глобального интернета, сделала такую серьезную ставку на Баг Миллениума.

И уж тем более, возникает вопрос, от чего, если Баг Миллениума был настолько важен для кибернетики, он не произошел.

Ведь «аудио-амфибии» должны были уйти в следующий век, но диаграмма показала мертвую петлю и эвфемизмы слились с илом, оставшись на дне. Никаких жидких паттернов, океанических стратегий и кибернетической пены. Сейчас интернет — это пустыня, по сравнению с Античным Интернетом. Ни одной капли кремниевой воды.

Действительно, мы совершенно не видим характерных для Античного Интернета странных, паранормальных рассуждений о природе кибернетики.

И отделяющим одну эпоху от другой был именно двухтысячный год, год, когда Сеть должна была умереть, Полночь Века.

«Смогут ли софтварные „агенты“ и „фильтры“ действительно позволить обыкновенному индивидууму или малой группе ориентироваться в безбрежном океане информации, уловок, дезинформации?»

«Общество, киберпространство и будущее» 1995-ый год, Билл Мюрей.

Ответ на вопрос, что такое Катастрофа Двухтысячного Года и почему она не произошла — это, в сущности, главный вопрос кибернетики. Диаграммы ведут себя изощренно, запутываясь словно уроборос. Но они вращаются вокруг 2000. И иногда вслед за этой конъюнктурой тянутся другие образы.

Я сказал, что киберпространство — это кремниевая вода. Это действительно так, это оккультный символ, который присутствует у большинства серьезных кибернетиков и у весомой части философов поменьше.

Однако, есть еще один оккультный символ, частично связанный с кремниевой водой, но являющийся отдельным в доктрине Внутренней Группы. Скользить вдоль диаграмм Античного Интернета можно бесконечно, и оккультные ряды там иногда напоминают неевклидовы пространства, хотя на глади все выглядит достаточно «понятно» для человека у которого нет ключей к текстам. Однако, чтобы завершить рассказ, чуть чуть приблизимся к разгадке проблематики двухтысячного года.

В ранних девяностых, конспирологом и кибер-поэтом Сержем Монастом была выдвинута конспирологическая версия о так называемом Blue Beam Project.

Суть этой конспирологической версии заключалась в том, что правительство США ровно в начале нового миллениума, имитирует Второе Пришествие Мессии (Ихтис, «Рыба») или вторжение инопланетян (лавкрафтообразные пришельцы с щупальцами и чешуей). Однако, согласно рисуемой Сержем картине, это были бы всего лишь голограммы — говорящие голограммы, которые правительство использовало бы чтобы вызвать религиозную истерию. Следом бы последовало установление тоталитарного порядка (человек раб кибернетики).

«Старый ублюдок вернется. Он обещал.»

Ник Ланд, «Нет будущего»

«Говорящие голограммы в небе в двухтысячном году» стали, по видимому, частью фольклора Внутренней Группы, историей, которую кибернетики пересказывают друг другу из юмора или желания передать некий ключ иносказательно. Изобретенный изначально конспирологом, этот эвфемизм был захвачен кибернетикой и использован в своей мифологии, потому что он отвечал некой конъюнктуре.

Выразился в массовой культуре этот образ, например, в аниме «Серийные эксперименты Лейн», где одна из ипостасей главной героини возникла, как божество киберпространства, в небе голограммой. В этом образе — весь кибер. В другом, луддистском варианте, где киберпространство лишено оптимистического взгляда, тема «говорящих голограмм» получила другую мутацию, например, в экстремистской националистической американской группировке NSWRP из девяностых.

Согласно их верованиям, русские должны были вызвать коллапс интернета, банковской системы и административных сетей в Америке, а по телевизору бы передавали поддельную голограмму Клинтона, который бы вызвал социальную панику дезинформацией. Все это бы происходило ровно в двухтысячном году.

Намеки на голографическое Второе Пришествие содержатся и у Ника Ланда периода Античного Интернета. В молодости одной из первых работ он написал диссертацию по Хайдеггеру, и прекрасно знал о его концепции Полночи Века, поэтому идея вторжения голограмм, ошибки двухтысячного года смешивалась у него с переживаниями от Хайдеггера и его концепции События.

Если из недавнего, то тема «Говорящей голограммы в небе» присутствует, например, в фильме bladerunner 2049. Собственно говоря, это «оно».

В 1994-м году, в Античном Интернете, кибер-оккультист Tzimon Yliaster изложил способ призыва кибер-русалки. Для этого нужна была водная гладь, огонь, материал чтобы создать фетиш, и, опционально, профилактика «Золотого круга». Он указал, что помимо обычного океана существует и Цифровой Эфир. Ясное дело, что человек услышал от кого-то, кто знал кого-то, кто знал кого-то из Внутренней Группы, и эта информация смешалась с более простыми магическими техниками, без особой филологической сложности, просто в лоб: «Да, цифровой эфир».

Ну, так прямо обычно говорить было не принято, все таки все серьезные люди. Сразу так про Цифровой Эфир зачем. Это неправильно.

Итак, что такое «киберпространство» и кибернетика? Это кремниевая вода, ошибка двухтысячного года и возникающие после Бага говорящие голограммы в небе. И русалки, разумеется, куда же без русалок. Все эти явления встретятся снова в конце нашего рассказа, а эту часть нам придется прикончить.

Гламур и драма

Каблуки отстукивают ритм по контроктавам плиток парка, пугая осенние листья, и зеленая нота инфляцией танцует по ее пухлой как венчик юбочке, сужаясь по спирали вверх, чтобы призраком остаться на ее подтяжках, брачующих ее груди, словно это влюбленные близнецы. Глаза расцветают в упадке, как прощающиеся ангелы, а ее лицо мокрое, словно ей не нужен тонер и идеальное, словно кукла Тоннер. Куртка — prêt-à-porter тоски конца века, изящно истертая на локтях, как печать ученичества, мучительно изнеженная на ветру и живая, как езда на байке. Марина зигзагом настигла исполосованную ранами граффити лавку и легла в эту пахнущую разложением лета карету, что в полночь превратится в тыкву, почиканную в смайл хеллоуина.

Брюс Стерлинг купив баночный кофе, вкусный, словно континент из пластика, вернулся к ней и повис с протянутой рукой, загораживая ей небо, на котором из-за механических светлячков города давно не видно звезд.

— Холодно, да и кофе это разве. — произнесла Марина, и ее травленные волосы слетели с иероглифической лавки, Брюс увидел уходящий в пустоту ряд фонарей, превращающий берсо в строку нулей и единиц. Они внутри «единицы», окруженные с двух сторон темнотой нулей, которые фракталом сами были окружены «днями», словно это календарь который хочется уничтожить.

Вампирский череп Брюса ублюдски выпирал, а его носогубные складки, словно две запятые, разрезали выражение лица тремя умолчаниями о утерянной молодости. Носок ботинка нетерпеливо подпрыгивал на месте, пока не остановился.

— Слушай… Я обещаю тебе, что в этот раз будет нечто по настоящему великое. Я обманул тебя, это не шутка. Дух времени — это не шутка…. Ошибка двухтысячного года — это не шутка.

— Завязывай со своими удочками, дракула, чтобы попасть сюда. — она касается ноготком своего лба — нужно что-то большее, чем очередная газетная утка.

Он встает на одно колено перед ее алтарем, и смотрит ей в глаза.

— Я клянусь тебе, что ошибка двухтысячного года произойдет… Проект подходит к завершению. Внутренняя Группа почти закончила, Сеть отправляется в большой отпуск, а мы сейчас находимся на пороге чего-то абсолютно невиданного в человеческой истории.

Она кормит свои пленные легкие и выдыхает совершенный аромат, чья пирамида раскрывается на уровне сердца, вызывая невозможную интригу, интригу ее грудной клетки.

Знакомство с ней как воскрешение, любвеобильная, словно клеточное деление, Брюс и ожидать не мог что он, писатель-фантаст, мог отхватить нечто подобное.

Прибыв несколько месяцев назад в Город, он остановился, ожидая коллегу из Внутренней Группы, возле стенда с мелочами: тамагочи из страны роботов, лизуны, фигурные кольца с черепами и коллекционные карточные игры. Следующий поезд выбросил на роящееся людьми плато гильзу ее тела, выстрел лязгнул в его сознании, пройдя насквозь и превратив в анфиладу. Он, как ощущалось, увидел ее душу (хотя это муляж его воображения): ее дерма от духоты летнего состава подобна вину, а ее тело обтягивал комбинезон из джинсы, напомнивший ему мермаид. На руке обручальный кастет, на голове венок, что Марина купила на остановке, решив стать царицей улья. Ее горло словно идея ее горла«, подумал Брюс, моля электричество в его голове течь в правильную сторону. Выпав на перрон, и вернув запавший к несуществующим крыльям галстук обратно на грудь, она, придерживая коленом сумку и выискивая там зеркало, ощутила интуицией взгляд на себе человека напротив. Возраст у него вилял в старшую сторону лет на двадцать, однако, что это с ним? Действительно: человек похож на гуля, и откуда же она его знает? Хотя, возможно, актер? «Снимается в фильмах… Ужасов!» — она подумала об этом, раскручивая колесо руля до упора.

«Точно, дракула, фильмы ужасов, где-то же я его видела» — она завершила расследование и на перроне, и в сумке, найдя зеркальце и прицелилась в него острым и немного меланхолическим взглядом, нарисованным кайалом. «Просто ужас, а, что это за вид». Поездка ее явно потрепала. Ей вспомнилось:

«Ученые не могли понять, что это такое, и, как подобает естествоиспытателям, сели в шлюпку и поплыли к берегу. Они увидели живое существо, но вряд ли его можно было назвать человеком. Оно ничего не слышало, ничего не понимало и корчилось на песке, словно гигантский червяк. Ему почти не удавалось продвинуться вперед, но
оно не отступало и, корчась и извиваясь, продвигалось вперед шагов на двадцать в час.»
Джек Лондон, «Любовь к жизни»

Так она себя и ощущала: дефилирующий по цирковому ристалищу киборг, протягивающий эксцентричную руку к туристам. «Жара, жара» — молит она, изнывая и раскрывая веер, словно лукбук и считывая воздушные поцелуи его махов. На какое-то время роман с мукой закончился, и Марина вернулась к погоне: причем здесь всплывший на гладь Лондон? Отключившись чтобы не улавливать звуков, она разгадала шифрограмму, не ощущая жары, толпы и на миг став психологически голой, тогда как облака над ней перемешивались словно колода. Выпав из инсайта обратно на землю, она еще раз посмотрела на человека: ведь действительно, похож, похож! В 51-м году начала выходить мыльная опера с названием «Любовь к жизни», явно отсылка к рассказу Лондона. И имя одного из персонажей оперы… Брюс Стерлинг. Словно небесный редактор метким грифелем карандаша свел несколько строчек в единый материал, хотя, вполне возможно и земной, кто знает, быть может, он всего лишь живой вампир, взявший имя персонажа из известного тогда сериала? Или, например, шпион.

Брюс Стерлинг выглядел как скучный масонский бюрократ, они встретились глазами, он пугливо увернулся от зрительного контакта, делая вид что следит за уезжающим поездом.

— Когда ты родился? — немного опешив от своей бестактности, ретировалась, продолжив. — Извини, меня зовут Мари, ты Брюс Стерлинг? Можно автограф?

Автограф ей был не нужен, ее интересовала только дата рождения. Брюс, попав в водоворот стресса, подумал было отказаться, снять с себя маску, что, быть может, он не Брюс и не Стерлинг. И эта мысль чем-то напугала его, как будто в ней сокрыта пугающая правда.

— Автограф? Это хорошо, не знал что у меня есть такие красивые читательницы. Какая твоя любимая книга? -— Брюс взял у нее ручку с бумагой.

Марина замешкалась, она видела его фотографию на стенде рядом с научной фантастикой, но не помнила никаких книг. Сделав несколько шахматных ходов в лабиринте ассоциаций, она вспомнила название:

— Острова в Сети.

— О, разумеется, я мог сам догадаться. Книга и сейчас актуальна, затрагивает многие проблематики. В конце концов, скоро будет катастрофа миллениума, ошибка двухтысячного года и интернет, как говорят в газетах, исчезнет. Веришь?

— Слышала об этом, но интернет это круто. Так например, мой бывший, специально искал в сети вирусы, заражая ими машину. Он сексуализировал зараженность своего компьютера, не предупредив меня, и мои стихи оказались зашифрованными. Ох…

— У меня как раз скоро выйдет книга, как раз про эту ошибку, советую прочитать. — он закончил подпись, не позаботившись о ее красоте. — держи.

— Спасибо… Так когда ты родился? — Марина или, как она сама себя назвала на французский манер, Мари, решила, что раз толкается, то нужно толкать, иначе какой во всем этом смысл.

— В пятьдесят четвертом году. А ты когда?

— Восьмидесятые! — тряхнув волосами и посмотрев на него, она улыбнулась.

Бездомный с табличкой, хотя лучше назвать ее зеркалом, проходит мимо: в этом зеркале отражаются заголовки газет, медиавирусы, надежды, отчаяние и многомиллиардные инвестиции, коллективным бессознательным выливающиеся в одну единственную надпись на ней: «Мы все умрем!». Июль 1999-го года, воздух мерцает апокалиптическим, словно это снежинки-кочевники в январской Москве, хотя сейчас зной. Абсолютный ноль пронзает насквозь, обещая коллапс в пороше тысячелетия. Действительно ли? Сквады диспашеров на ти ви растекаются в объяснениях: нет, никакого бага не произойдет, линия не прервется. Однако, неведомая масть лошадей тащит вперед скверну катастрофы миллениума, На разных уровнях Внутренней Группы расшаркивается информация разная: где-то, что это шутка, на другом градусе сообщается, что истерия ошибки дирижируется в сми чтобы удерживать осознание новой эры, давая надежду, что все скоро закончится. Брюс Стерлинг, будучи влиятельным иерархом Внутренней Группы, точно знает: глитч двухтысячного года произойдет, и бессмысленные разговоры по телику это не остановят. Пусть лидеры компьютерного мира, показывая на исписанную математическими глифами доску, скажут, что проблема раздута, это беспомощно. Интернет растает, как брошенная на улице возле пляжа медуза. К бездомному подошло несколько полицейских.

— Зная интересы твоего бывшего, хочу позвать на показ «Любителя резины», японский авангард, про фетишизм технологий. — после слов Брюса она потеряла равновесие, словно это сбой в матрице. «Любовь к жизни, любитель резины» — удивилась она танцующей конкатенции мыслей и диалога. И не обдумав ничего толком, согласилась, загипнотизированная словно змея. И его действительно назвали в честь персонажа из мыльной оперы! Это просто уморительно, подумала она.

Теперь, лежа на деревянных брусьях в полуночном парке и слушая про ошибку, она увидела его снова: дурацкий ковбойский прикид, с стилизованным в кобру поясом, с маленьким пятнышком от брусничного мороженого на старомодной куртке. Интонация пружинит неуверенностью, словно в него влетела не стрела амура, а рельса с русских горок. И сдалась ему эта смерть Сети? Говорит о ней по кругу, сначала ей было интересно, но теперь она правда не знает, почему он хочет нажать на курок.

— Ваша, как ты сказал?.. Внутренняя Группа? — спросила она у Брюса, все так же стоящего перед лавочкой, где она возлегает одинокая, подобно трупу в корсте.

— Да… Когда в полночь века интернет забрутфорсят, мы, то есть, наша культура… перейдем в иное состояние. Мы получим новый миф, где воспоминания о интернете останутся подобно рунам, и руководящими этим мифом станут все акционеры кибернетики! Это самая глобальная мистификация в истории литературы!

— То есть, ты хочешь сказать, что когда интернет достигнет фурора и умрет… Те, кто создавал его миф, станут рупорами новой веры?

— О да. Я занимаю самый высокий градус Внутренней Группы, и потому уверен, что мне не врут.

Мысль разошлась в голове Брюса словно зиппер: какие же мы все уроды, паразиты декадентного лифта, что несется в ноль, где перо пишет кровью. Неистовство мутирует в иеро, достигая четырех зеро в полночи века. Его схватил мышечный спазм, когда он представил, как отдает кибер на заклание. Интернет останется в человеческой памяти русалкой: ее мерцающее лицо… Обволакивается кремниевой водой, словно она тонет, но это всего лишь эмпатия. В ванне она дышит байтами и остается реальной. Обязательным для всех участников Внутренней Группы являлось использование эвфемизмов, связанных с водой. Таким образом, речь о кибере согласуется, словно пазлы мозаики. По ту сторону ошибки миллениума люди будут видеть умершее киберпространство рекой.

Тем временем позже, решив помочь Марине с зашифрованными стихами, Брюс проследовал с ней в одну из ячеек Внутренней Группы. Ее походка — вереница кадров немого кино, юбка карандаш, обтягивающая ее бедра, длинный провод к диадеме наушников с кавером любимой песни внутри. Он ревностно и неуверенно поглядывает по сторонам, пока она надувает губами планету цвета маршмеллоу, наблюдая за которой, наверное, амфибии за стеклом, облизывают свои безгубые рты. Жвачка лопается ревербируя и подвергая офис опасности гамфити, палец анонима на ниве порядка за углом не приблизился к маверику ни на миллиметр, хотя они и славятся скверными нервами.

— Итак, проблема с криптографией, верно? -— спросил у Брюса высокоградусный кибернетик по имени Рон.

— Да, какая-то сетевая чума зашифровала ее данные. Говорит, что хочет восстановить хотя бы стихи.

— Посмотрим, что можно сделать… — с этими словами Рон принял банк зашифрованной памяти машины и на секунду ощутил странную вибрацию ее микросхем. -— Марина… Прошу взять визитку. — он протягивает ей испещренную сигнатурами визитку, где выходными данными указан подставной финктенк, одна из ширм Внутренней Группы.

Визитка отправилась в клатч, болтающийся рядом с ее талией, подобной диаграмме волатильности. Рост акций на уровне бедер перемещается спадом талии, после чего акции снова начинают расти. «О если бы она сделала операцию на удаление нижних ребер, ее волатильность бы усилилась, словно коллапс рынка» — подумал Брюс, смотря на нее сзади.

Спускаясь по лестнице, она решила оппонировать:

— Но если интернет не умрет, то миф, который вы создали… Он не обязательно разрушится… — свет треугольником окна падал на глаза Марины, и она двигалась неестественно, словно шарнирная кукла. — Миф о глобальном интернете станет чем-то иным, и будет открыт развитию.

— Но это будет уже не наш миф. Это будет чужой миф, который перевербуют другие люди. Этот миф… Создали мы. Но следующий не будет нам принадлежать. Мы должны остаться внутри этой матрицы, и интернет должен умереть, чтобы закрепить этот миф идеальным истоком, утерянным золотым веком киберпространства.

— Да, но появится новый интернет, вполне возможно… Или множество других сетей, что более вероятно. И, в конце концов, миф об утерянном рае тоже может мутировать, разве нет?

— Да, однако канон… задали мы. Мы видели это киберпространство и запечатлели его своими текстами, свидетельствами глобального интернета, охватывающего все. А следующие будут мельче, локальнее, ниже и слабее. Люди будут оглядываться на киберпространство прошлого, и что они будут видеть? Они будут видеть в текстах кремниевую воду, океан, подлинный мир, который был параллелен нашему, и уже приближался дабы проникнуть в реальность.

Брюс говорил типичными паролями своего градуса Внутренней Группы.

— То есть, ваша задача… Что? Не дать другим пользоваться благами прогресса? Запретить людям читать и писать?

— Ты сама сказала, что появятся другие сети. Так что ни о каком противостоянии прогрессу и речи не может быть. Суть не в технологиях, а в…

Солнечный луч ослепил голубые как море глаза, шпилька коснулась края ступеньки и ее ножка изогнулась, словно коктейльная трубочка.

Дыхание Брюса перехватило, юбка Марины цвета хром сломанной змеей волоклась вниз, к посеянной на синтетических цветах пыли. Синкопа кардио на танцполе ребер выбивала бис, и он рванулся за ней, улавливая вместо ее руки лишь бриз. Зиппер в его голове снова распахивался галкой, словно порт для хака, и его нейрональный крис оставлял вместо надежды лишь мизер. «Что я сейчас почувствовал?» — эхом из нутра зиппера прозвучало в его мыслях, граненых словно кристалл. Опустившись к упавшей Марине и достигнув пика кризиса, он поймал эпилептический приступ, его лицо побелело словно античный бюст с закатанными зрачками.

Очнувшись в палате вечером, он обнаружил Марину, Рона и несколько врачей. Ее лицо опущено вниз, но она была цела, слава Богу или богам. Услышав что он проснулся, она подняла на него глаза.

— Ух ты. Ты эпилептик? — спросила она, пока врач что-то записывал.

— Нет…

— Иногда приступ может случиться и у здорового человека. — врач не отвлекался от бумаги. — Какое-то время отдохните, избегайте стресса, и обязательно пронаблюдайтесь еще. — он посмотрел на Брюса. — В вашей истории болезни нет записей о приступах. У вас их точно не было?

— Нет…

— Ну, значит. — он посмотрел на Марину. — пусть он не испытывает стресса, и избегает мерцания.

Рон отпил кофе.

— Мы все переволновались за тебя, брат. Я рад, что с тобой все хорошо. Знай что мы всегда вместе и… Обращайся, ты знаешь.

Они распрощались знаками и он вышел из палаты.

Следующие несколько дней с Мариной они провели за просмотром мыльных опер, вытеснивших странные, обескураживающие потоки авангардной киберготики. «Любовь к жизни» стала вытеснять «Любовь к резине» и Брюс ощущал, что ему становится лучше. Когда он возвращался с пакетами продуктов, ветер прибил к носку его ботинка потрепанную газету с новой колонкой об ошибке миллениума. Нечто в Брюсе сдвинулось, словно жерло в сейфе. Однако, он тут же заглушил эту мысль и продолжил путь домой.

Бывшая до этого странная неразбериха снов упорядочилась. В какой-то момент даже возникла мысль: «возможно ли, что мне нужно быть просто писателем, без… без..» — он хотел подумать «сектантства», но не смог найти подходящее слово. Или не захотел. Внутренняя группа интенсивно индоктринирует своих участников, почти не давая им возможности рефлексировать свое участие в сценарии. Однако, за его убежденностью в догмах Внутренней Группы скрывалось еще что-то… Что-то, что он ощутил, когда спускался с Мариной по той лестнице перед ее падением. И постепенно, пока он смотрел мыльные оперы и играл в гиковские игры с ней на полу, оно начало исчезать.

Брюс жил одним из этих паразитов, паразитов декадентного лифта. Но теперь по настоящему захотел избавиться от этого наваждения, перестать увлекаться чрезмерным. Полки его дома надрывались от книг об экологическом дизайне, умеренности, нахождении золотой середины в экономике, необходимости учета ресурсов. Однако, эти идеи смешивались с вожделением к искусственности, подобной раю, воссозданному в 3D. И теперь, кажется, это 3D регрессирует до плоской линии одномерного пространства, после чего остается в виде точки, а потом и совсем гаснет, словно это исчезающие чернила.

Действительно, все осталось в прошлом. Теперь никакого латекса, кибера, а просто литература.

Поздно ночью, укутавшись в полотно с расцветкой британского флага на голое тело, Марина подошла к Брюсу, что выбивал очередной хит на клавиатуре, поцеловала его воздушно у виска, но кожа все равно покрылась мурашками, словно это хитскан.

— Ты это откуда взяла? Сними. — спросил Брюс, отпивая мохито и оглядываясь через плечо.

— Лежал… В шкафчике. Плохие связи? — спросила она, хитро улыбнувшись.

— Меня сейчас снова тахикардия схватит. Это нихиль, шутка. Англичане вручили премию. Собрались и отметили, я купил в шутку флаг.

Она обняла его и стул чуть скрипнул, ее химия несколько отвлекала его, но не так сильно, и он продолжил печатать. Марина потянулась за почти закончившимися креветками, и хитин хрустнул на ее зубах. Флаг спал с ее тела, словно расшифровка архива.

Его голова опустилась вниз, под луч монитора, и химера полуправды стала очевидна. Зажмурив глаза, он решил не давать себе хиреть снова, и все рассказать.

— Верхи Внутренней Группы знают, но не думаю что это тайная информация. Архитектура морского права возникла из полемики между Англией и Голландией на тему, является ли море подобным суше. То есть, действует ли право первичного освоения, и связанные с этим юридические тонкости. Англии было выгодно, чтобы море было свободным пространством, так она могла делать шахи. Концепция морского права как ничейного пространства легла впоследствии в мифологию глобального интернета.

— Ну и хинты… Однако, ты же обещал что масонство в прошлом?

— Ты сама надела эту скатерть. И я уже не хочу лага тысячелетия.

— Неправда, не надела.

Он обернулся и увидел ее без флага.

— Теперь точно не хочу. — и Брюс встал с кресла.

Двигаясь по этюду тысячелетия, сменяя город к городу, словно тюркские номады, они тюнинговали восприятие цифрового апокалипсиса, считая сутью безразличие к ошибке, а не ноктюрнальный испуг. И хоть телевизор с печатью кишел плавной ратью, не давая ни секунды амнезии от горячего словно раскаленный утюг будущего, они старались не реагировать на баг тысячелетия, обсуждая Тюдоров, живопись или уютный архитектурный дизайн зданий будущего а ля натюрель. Двухтысячный год это тюрьма для будущего, и лучший выход — это избавиться от мыслей о нем, открывшись тому, что будет вне каюты.

Они перемещаются с конференции на конференцию, пока события лавируют сквозь. Интернет прибывает словно инопланетное вторжение. Часы судного дня показывают без одной минуты полночь, в то время как женщины в латексе проходят мимо. Прошлое умирает быстрее чем колонизируется будущее, и ты сам становишься аборигеном для автоматических систем слежения, манипуляторов черным трафиком, конструкторов фишинга, статистических аномалий киберпространства. Кремниевая вода закручивается и ты осознаешь, что не можешь не дышать байтами. Каждая мысль словно гиперссылка. Латекс на их телах начинает выглядеть все более рваным: они двигаются к катастрофе миллениума.

Группа киберов в искусственном мехе проходит возле стекла с мониторами: на каждом математическое облако. Экраны мерцают и состоят из пикселей так, что напоминают глаза стрекозы. Плевок на землю, пока абориген рисует граффити за углом. Он под сильным дизайном и мониторы напугали его, словно скринсейвер инсектоида. Форсированный эпилептический приступ становится мейнстримом. Ты скользишь вдоль синей как гиперссылка диаграммы апокалипсиса. «Добро пожаловать в Город Трупов», гласит надпись на стене. Алиса это голограмма в небе.

Войдя с Роном и другими членами внутренней группы в клуб, Брюс и Мари увидели рассеянные малоподвижные тела, сшиваемые словно шибари лазерными лучами зеленого. Музыка почти не играет, редкие всполохи голосов неотличимы от реальных из лабиринтов под клубом. В центре подиума с живыми статуями на позолоченном театральном стуле сидел мужчина альбинос, с нанатыканными в грудь присосками, передающими его сердцебиение. Несмотря на то, что он явно жив, мониторы показывают on-line, плоскую линию.

— Насколько глубоки лабиринты под клубом? — Марина спросила у Рона, смотря сквозь сетчатую решетку пола. Там, внутри, двигаются ненормальные голые силуэты, беспорядочно произносящие комбинации слов из неизвестных языков.

— Где-то на двадцать метров вниз. — Рон чуть поддержал Марину, побоявшись что решетка в некоторых моментах заржавела и она провалится вниз.

Протискиваясь меж склизких тел живых статуй, к альбиносу на троне, они ощущали запах. Пот, сперму и выделения, вызывающие приступ рвоты. Один изолентой примотал к своей руке микросхему.

— Научнофантастическая проблематика. — заметил Рон, глядя на фетишиста, улыбнувшись.

Приблизившись к альбиносу с никнеймом Монарх, она смогла разглядеть его — архаичные и тяжелые надбровные дуги, низкий лоб, большие ноздри, два маленьких холма щек.

— Что вскрывает средства противодействия вторжению? — Монарх спросил, не повернув головы, в то время как динамики издали протяжный получеловеческий вой и струнные, звучащие как нервы.

Внутренняя группа анализировала месседж, пытаясь идти вдоль смыслового трафика.

— Искусственное солнце. — Марина ответила, посчитав что Монарх ссылается на гибсоновский ICE, лед защитных систем. Он тает, когда приближается искусственное солнце.

— Когда наступит Полночь, только оно и будет освещать нам путь. — Монарх говорил дребезжащим басовым голосом, словно пропущенным через войсморфер.

— Но если бага не произойдет? — Марина спросила у Монарха, и так зная ответ.

— Ошибка двухтысячного года это неизбежность, киберпространство уже ничего не спасет.

Альбинос протянул ей ее жесткий диск, который Рон попросил расшифровать. Расшифровка заняла время, но теперь никаких следов криптографической чумы. Когда он передавал ей диск, то ощутил странные вибрации от его микросхем.

— Ммм…. — Монарх протяжно простонал. Позади него живая статуя упала на землю от бессилия. — Одна из… участниц… Вышла из строя. Не хочешь присоединиться?

— Я пожалуй откажусь. — Марина посмотрела на Брюса. Они ощутили на себе взгляды монарх-кукол. Лазерные указатели начинают рисовать на стене иероглифы.

— Нгхм… — он трудно выговаривает слова. — Я… Очень сожалею… Что ты отказалась.

— Нам пора. — сказал Брюс и взял ее руку. Постепенно живые куклы начали идти к ним, неестественно медленно, запинаясь и падая. Латекс на теле одной из них почти отсутствует. Она начинает трястись на полу.

Марина посмотрела вниз, через сетку железной клетки, на Лабиринт, и увидела там созвездия глаз, ждущих ее.

— Никаких шалостей чтобы здесь не было. — Монарх скомандовал статуям, и они снова замерли, часть на полусогнутых коленях, не в силах уже стоять, повалилась на металлическую сетку пола.

— Они что-то почувствовали в тебе. — сказал Рон, когда они вышли из клуба в Город, и пар исходил при каждом слове. — Хорошо что Монарх иерарх Внутренней Группы и имел пароли чтобы их остановить.

— Они были… По своему… Милые… Верно, Брюс? — Марина спросила, вспоминая живых кукол в клубе.

— Да… Возможно, мы как нибудь подружимся с ними, если они помоются.

Один день до ошибки миллениума. Два часа ночи тридцать первого. Блики облизывают идеально гладкий корпус машины цвета текущей туши. На улице нет авто, но они все равно стоят на красном. Ботинок опустился на чуть обледенелый асфальт. Хлопок дверью. Брюс медленно шагая по редкому снегу вышел к центру перекрестка и посмотрел в небо. Марина сквозь стекло смотрит на его силуэт.

— Все равно звезд уже давно не видно. Это словно виртуальное небо. — Брюс смотрел вверх, и не видел огней неба из-за светового загрязнения.

«Я хочу увидеть демо ее невоздержанности» — лязгнуло в мыслях Брюса, и он мотнул головой, надеясь заглушить динамик в голове. Однако, демонически мысль о катастрофе все равно возвращалась циклом, словно декабрь. Никакой надежды не осталось, и нечего больше радеть за киберпространство. Сеть доживает последний день.

Время остановилось подобно видео. Циклоны денег закручивающиеся вокруг бага тысячелетия ощущаются спинным мозгом, словно это дека. Фетишистские куклы, одетые в инкрустированную стразами-пикселями индастриал-денс форму спускаются на лифте, словно это декаданс.

Насытившись финализацией цикла, и осознав что не справился с инфекцией Внутренней Группы, как обещал Марине, Брюс понял, что он всего лишь эрзац творца. Циничное распространение киберпространства зацепило его душу слишком глубоко. Он негоциант упадка, и его зацикленное стремление к катастрофе киберпространства лишено рациональности, какие оправдания он бы при этом не цедил. Маниакальное увлечение фасцинирует до степени терминального ангста, и ощутив, что моциона достаточно, писатель решил вернуться в машину, чтобы поцеловать Марину.

Закрыв дверь, он ощутил стянутое напряжение в воздухе машины. словно цензура.

Дуло револьвера уткнулось в затылок Марины с заднего сидения.

— У меня цейтнот, так что давайте без сцен. — Брюс не решился повернуть голову назад чтобы увидеть пациента.

— Назови сразу ценник. — Спросил Брюс, не решаясь посмотреть даже в зеркало заднего вида.

— Она останется целой. — голос продолжал в той же интонации.

— Ты нацист? — спросил Брюс, предполагая целью нападавшего атаку за взгляды.

— Нет, Брюс. — произнес голос. — я из Цикад, Внутренняя группа. Вы останетесь живы. Я не знал, чего ожидать от тебя, про тебя ходят слухи что ты оцелот Внутренней Группы.

— Не совсем. Я отошел от дел и эт сетера. Так в чем цимес? Что тебе нужно?

— Ты знал, Брюс? Знал настоящую суть сценария?

— Ты что, из ЦРУ? Обращайтесь к пресс-центру Внутренней Группы. Я такими вещами не занимаюсь, ценю свое время.

— Очень смешно. Я понимаю конспирацию. Но ты судя по всему вообще вне контекста.

— Ты можешь доказать, что ты никакой не цербер и не несешь угрозы, передав мне револьвер. Тогда скажешь что хочешь, цивилизованно. — сказал писатель, анализируя его акцент.

Минуту замешкавшись, паразит в машине передал револьвер Брюсу.

— Револьвер пустой. — Сказал Брюс проверив его, после чего кинул в бардачок.
.
— Я и не думал вредить… — Брюс посмотрел на него в зеркало заднего вида. Молодой парень, чуть младше Марины. Светлые волосы, чуть простоватое лицо с россыпью недоумевающих морганий.

— Я понимаю, что ты напуган тем, что киберпространство исчезнет. Все мы ожидаем этого, не зная что будет с миром после. — Брюс объяснял ситуацию низкоградусному участнику Внутренней Группы спокойным голосом.

— Да… Чтоб… .Не умрет киберпространство, ты ошибаешься, мы все ошибаемся.

Возможно, он под наркотиками. Хорошо что удалось забрать у него револьвер, подумал Брюс.

— Ты ведь понимаешь, что на твоем градусе недостаточно информации для того чтобы видеть столько, сколько вижу я. — Брюс постепенно вытаскивал шокер из под сидения.

— Нет, это ты не видишь, Брюс. Нас всех использовали. Мы все… Вся Внутренняя Группа… Всего лишь гильзы.

— У тебя нет информации. На твоем градусе недостаточно паролей, ты же из Цикад. — вытащив шокер, он переложил его в левую руку на случай если сумасшедший нападет.

— Была утечка, которую мы перехватили до того как данные подчистили. Что такое по твоему ошибка двухтысячного года?

— Ты знаешь, что я не могу тебе этого рассказать.

— Твою мать, так ты же и сам не знаешь, не знаешь что такое баг тысячелетия. Каждый раз, на каждом новом градусе дается новое объяснение, но это все чепуха, чепуха, чепуха.

— Разумеется, дается новое объяснение, потому что человек не способен приблизиться к нечеловеческому совершенству ошибки двухтысячного года сразу. Поэтому, информация выдается дозированно и только тогда, когда человек готов.

— Это все — бред, вся ваша философия — бред. Все не так, не так.

— Реальность неумолима и не зависит от наших ожиданий.

— Да перестань ты со своей абракадаброй масонской. Это все просто формулы, бессмысленные формулы, как речь человека в трансе.

— Время устроено так, что суть события ты понимаешь только после его исхода. Внутри события ты не сможешь осознать его предназначение и суть.

— Хватит. Никакой ошибки двухтысячного года не произойдет. Послушай что я сейчас скажу. Помимо интернета, сети, которую создавало США, было еще множество других, локальных европейских сетей. И идея… Религиозная идея глобального интернета не всеми разделялась. Им надо было создать миф глобальной сети.

— Это я все знаю, это рассказывается еще на седьмом градусе. Как раз на том, на котором ты, по видимому. Собственно, я один из тех, кто создавал этот миф, так что непонятно, что ты хочешь мне рассказать.

— Не перебивай… Я не закончил… Утечка раскрыла новые детали. Чем по твоему является ошибка миллениума в этой мифологии?

— Я не могу рассказать.

— Потому что ты не знаешь. В действительности, США было нужно привлечь на свою сторону европейских интеллектуалов, чтобы они накачивали идею глобального интернета символическим капиталом. Однако, как эти интеллектуалы объяснят своим спецслужбам, контроллирующим кафедры и площадки, почему они поддерживают американский проект? Как, если американский интернет противостоит этим локальным европейским сетям поменьше?

— Даже не знаю.

— Для этого и создана истерика вокруг распада интернета. Ошибка двухтысячного года… Это переговорный механизм. Для того чтобы завербовать европейских интеллектуалов и дать им алиби перед своими специальными службами. Американский интернет все равно распадется, поэтому, про него можно писать. Однако, когда они уже отдали весь символический капитал мифологии глобального интернета… Событие не произойдет! Катастрофа не возникнет, это все просто механизм, уловка американских служб.

Откровение, словно эпилептический приступ. До этого разрозненные, частички пазла соединились в микросхему, лежащую в основе новостного трафика, трендов философии, апокалиптической истерии в медиа.

Брюс, ошарашенный невозможной информацией, молчал несколько минут, потрясенный и истощенный в ночи. Непрошенный гость, изначально хотевший получить от более статусного участника Внутренней Группы ответов, осознал, что никаких ответов не будет.

— Я тебе гарантирую… Что ошибка двухтысячного года произойдет. Чего бы мне это ни стоило. Ты веришь мне? — сбросил Брюс у пацана.

Он не ответил, выйдя из машины в зимнюю ночь.

Марина прижалась к Брюсу и поцеловала его.

— Но ведь мы… Мы уже договорились, что нас эта тема больше не волнует… Поэтому.. — она пахла как снег. — … Поэтому, и пусть ошибка не произойдет… Ты согласен, Брюс?

— Я…

— Ну пожалуйста, прекрати. — она начала тормошить его в машине, по ее лицу течет тушь. — Прекрати, я прошу тебя, хватит.

— …

— Почему ты молчишь? — она схватила его за шеки и повернула к себе. — … Ответь мне хоть что нибудь, пожалуйста.

— Я сделаю так, что ошибка двухтысячного года произойдет.

— Но как? Прекрати… — тушь на ее лице напомнила ему латекс. — Ты же видишь, что все изначально было лишь фантазмом.

— Увидишь. Это важно для нас всех, для всей внутренней группы. Я не могу это оставить так просто. Ты видела Монарха, всех остальных. Все они ждут ошибки в киберпространстве. Все слишком связаны, уже нет пути назад.

— Но как ошибка произойдет? Это невозможно. Ты же просто писатель, и ничего не можешь, хватит. — она еще несколько раз тряхнула его в машине.

— Я постараюсь.

Снился Брюсу белый шум, изменения климата, мир без технологий, пение птиц.

Деревья притворялись пластиком, чтобы выжить.

Он, свернувшись калачиком на зеленом под цвет луга бетоне, ощущал свое ничтожество.

Следующий день он не думал о времени, пребывая в прострации, словно сомнамбула.

23:50, десять минут до катастрофы миллениума.

Она чертовски права: он ничего не сможет сделать. Киберпространство не умрет, пройдет время, и всё забудется, потеряется, как песчинка.

Забудется не только киберпространство, но и то, что оно должно было исчезнуть. Суррогаты кибера сменятся живыми, копошащимися червями. Жизнь засочится судорогой в каждом дисплее. Судного дня не произойдет. Осталась минута до схождения с ума машин, а онлайн уйдет в сумрак как туннельное зрение. Однако, ничего не произойдет, он уже это знает. Дажа сама суть того о чем он думает потеряется во времени, и станет бессмысленной, как сумасшествие.

Последние секунды второго тысячелетия.

Четыре секунды, три, две.

Мутация неверия, словно инсайт из посмертия.

Наступило четыре нуля, и он видит online. Два нуля, и он видит лицензию на убийство. Озарение, как он может… Спровоцировать лаг миллениума. Ничего не закончилось.

— Марина…

— Я поняла. Договоренности налагают на меня определенные…

Звук зиппера на его куртке, переведя на малую мощность, она шандарахнула его двумя зубами шокера. Забытье ласково окутывает его сознание.

— Ты в машине, дорогой. — сказала она, раскрыв багажник. — Сильно не злись, Ладно? Я подумала, что это единственный выход.

Легкий морозец забрался ему под кожу следом. Ее волосы спадали редкими и нестабильными локонами на мех, как ручейки талой воды.

— И давно ты с ними связалась? — спросил Брюс, глядя на участников Внутренней Группы позади. Почти синхронно вспышки, они закурили parlament.

— Как Рон дал визитку. Я расшифровала стихи. Я тебе зачитаю, если ты не против. — ее тело утягивал корсет, на плечах поддельный мех. Она элегантно поднесла к ненормального цвета губам сигарету.

— Делай что хочешь. Мне холодно. Либо закрывай багажник, либо сними с себя шубу и укрой меня. — Брюс вздрагивал, но не от зимы.

Она оголила свои лечи, не испытывая холода и бросила шубу ему в багажник. Декламируя, она смотрела ему в глаза, но словно в пустоту:

Пьянеют лилии в тумане будуара;
Сквозь пелену корсет от талии
Спадая, обнажает линии,
Лишённые загара.
— Ни благодати, ни обмана
Здесь не было: я не играла
В тех эфемерных ритуалах,
Вдогонку созданных тобой.
Праздношатанье карнавала
Ум под гнагой, пустая телеграмма, —
Fake-trafic-opus-magnum, —
Реминисценция фетиш-накала,
Ведь stalkercoin адресован мне.
Пустая трата — деривативы аффиляций:
Их волатильность — ликвидация
Long/short аффектов-акций.
Ты вновь наедине.

На секунду из-за света фар она показалась ему голограммой.

Рон, галантно вложив лист с ее стихами в свою сумку, подошел к кузову и открыл наручники.

— Так, Брюс. — он помог ему вылезти из машины. — Насколько мне стало известно, ты… Общался с Егором, и он донес тебе… Некоторые моменты. — Рон подбирал слова, обходя острые углы, ибо не знал, что именно известно Брюсу. Марина могла информировать Рона не до конца. — Эти моменты… Брюс, понимаешь, они не должны выйти в медиа. Ты знаешь, люди завязаны.

— Я все понимаю и ничего никому не расскажу, Рон, я обещаю что все останется тайной.

— Да… Я верю тебе, Брюс. В конце концов, ты ведь не виноват… — Рон отряхнул его от пыли. — Не виноват, что этот… низкоградусный… Тебе все рассказал… — тут его осенило. — Раньше времени. Ты все равно получил бы информацию, перейдя на следующий градус.

— У меня максимальный градус.

— Есть… Скрытые градусы. И ты как раз… Должен был получить его первого января. Но теперь, из-за этого эксцесса… — Рон сглотнул. — Придется отложить получение на несколько недель.

— Я понял.

— В конце концов… То что Сеть не умрет… Этот ведь прекрасно, Брюс, все что мы сделали.

— Я согласен, Рон.

— И напиши текст, брат. Напиши текст о интернете и глобализме, о том, что все в мире станет лучше с глобальным интернетом. Что грядет Великое Начало. Закрепи… Весь миф. Это будет жестом с твоей стороны, что ты… Все понял и провокация… Егора… не помешала нашей с тобой дружбе.

— Напишу, Рон. Мне холодно, я хочу в машину.

Вернувшись домой и сев за монитор, Брюс начал печатать. Марина за его спиной облачена в бликующий и глянцевый латекс, выглядящий как совершенная кожа, застывшая тушь. Монитор мерцал словно искусственное солнце. Он ощущал запах ее поддельной дермы. На ее устах невидимая улыбка, они не говорят друг другу ни слова, но ее рот приоткрылся, когда она ощутила приближение последней схемы.

Смерть киберпространства

Эпоха декаданса и распада, Fin de siècle, и прекрасная эпоха, Belle Époque — это близняшки. Конец ее века и совершенство ее зенита схлестнулись в объятиях на терминаторе, той полосе, что разделяет отражения. Одно ли отражение другого? Создает ли свет тень, или напротив, тень условие света?

По собственным словам, и по, например, Википедии, Брюс Стерлинг основал общество «Движение вириадианского дизайна» в 1999-м году. Однако, Брюс говорил о Виридианском Дизайне и в 1998-м. Цифры у таких людей часто, как говорится, «плывут», если вы понимаете о чем я. Он уже в тот период иронизировал над схожестью его предприятия с другими левыми масонскими обществами, например, английским «Фабианским обществом».

Что такое «Виридианское»? Виридиан — это такой химически-интенсивный оттенок зеленого. По объяснению самого Брюса, виридиан как символ общества выбран из-за одновременного захвата как экологической темы, так и технической. Движение Виридианского Дизайна призвано было по задумке автора разрабатывать интеллектуальные стратегии дизайна третьего тысячелетия. Совмещение технологического аспекта с экологизмом.

Само направление мысли Виридианского Движения было помещено им в контекст эпохи Античного Интернета, контекст Конца Века, пред-миллениарного апокалипсиса. Если вокруг — «постмодерн», «киберпанк», «капитализм», то необходимо хотя бы попытаться помыслить что будет в следующем тысячелетии. Это «стремление к свету», попытка выбраться из тьмы, которую сам же создал, это фундаментальная часть нашего рассказа, и ключевой подтекст всего виридианского движения, как и мысли Брюса в тот период.

Потому что даже в самом названии «Виридиан». как вы уже успели заметить, присутствует фетишистский подтекст. Это не чистый зеленый, но некая коррупционная мутация зеленого. Зеленый как образ примордиальной чистоты и эталон не мог быть помыслен Брюсом в эпоху декаданса. Помимо всего, «Виридиан» это зеленые терминалы, зеленый луч, появляющийся при закате (или восходе) солнца. Это матричный дождь, падающий в пустоту.

Однако, фундаментально, ищущий идеал инвестирует в порок, его обрамляющий, потому что только так он может создать у себя в уме непротиворечивый образ недоступности. Декадент «кормит» свои беспочвенные мечтания, и видя несовпадение реальности с ними, становится приверженцем коллапса. Поэтому, в стремлении к звездам, он неизбежно опускается вниз, сквозь слои почвы, к беспокойным рекам.

Следовательно, мысль декадента всегда будет скользить по струне между «киберпанком» и «экологией», рифмой порождая виридианский дизайн.

«Это становится еще более странным. Россия вернулась. Мы провели большую часть двадцатого века без России. Если вы съездите в Россию, как я делал пару раз недавно, вы увидите что период до 1914 года все еще жив. Мертвый Царь и его семья были буквально извлечены и погребены в Христианской, Русской Православной могиле. Архитектура Царского периода активно реставрируется, она выглядит новее чем все что было возведено при Советах. Местные артисты доверяют Дягилеву, Маяковскому и неоклассическому искусству. Видите ли, если вы отрекаетесь от Коммунизма от 1918 до 1989, русским больше некуда идти, КРОМЕ как к Прекрасной Эпохе [Belle Epoque — VS]. Это был последний раз, когда они были русскими. Мы говорим о сверхдержаве, гигантском куске земли, что всплыл из 1914, словно Атлантида.

Времена несчастные для России, они блуждают вокруг в состоянии государства с флешбеками сотрясения мозга, однако взглянем правде в глаза: они русские, их жизнь означает страдание »

© Брюс Стерлинг, отрывок из рассуждений «Виридианского движения», 1998-й год.

Для начала: спасибо за теплые слова и верную рецепцию событий.

Дальше будет жестче.

Произошел случай декадентной транзакции. «Страна победившего киберпанка» для Брюса здесь представилась мишенью для своих садомазохистических инвестиций. «Русские крутые, у них жизнь страдания, живут в киберпанке». Бессознательно, декадент перенес собственное восприятие страдания по недоступному идеалу на страну «киберпанка». Собственно, и симпатия к России могла быть только в случае, если это «киберпанк», то есть, упадок, «конец века». И рассуждение продиктовано этой логикой, произошел соматический перенос наслаждения упадком на целую страну со стороны литератора.

Поскольку мы оказались втянуты в эту игру конца века и прекрасной эпохи, то существует высшая, литературная необходимость ответить, чтобы все таки выяснить, кто по какую руку находится от терминатора. Предлагаю повысить ставки и пристальнее рассмотреть логи этой нелегитимной транзакции.

«Слушайте эти многочисленные знамения. В левой руке я держу прошлое, в правой настоящее.

Pax Britannica — Pax Americana»

© Брюс Стерлинг, отрывок из рассуждений «Виридианского движения», 1998-й год.

Англичане в двадцатом веке существенно отставали от американцев по акциям в кибернетике и, стало быть, глобализме. У американцев была Сеть, был сотканный из линий телекоммуникации «beatissimum saeculum», совершенный образ глобализма, продукт гения. Англичане здесь были в патовой ситуации, лед потихоньку трескался под их ногами.

Одной из ставок было догнать Америку в культурном отношении. Что такое «киберпанк»? Это «кибернетика» и «мусор». Панк и изначально был продуктом Лондона, а киберпанк — тем более. Киберпанк писатели поддерживались английскими институциями, а их работы накачивались символическим капиталом со стороны английских философов. Киберпанк креатура подданного английской короны Гибсона, друга английских масонов Стерлинга и так далее, Вместе они написали «Машину различий», про «стимпанк в Англии», английский философ Фишер написал «серьезную философскую работу» про контроверсию между «киберпанком» и «стимпанком».

И так далее.

Такого рода рассуждения, очень важные. А что под капотом?

Не будучи способными войти на равных правах в дискурс от которого у них нет полного пакета ключей, англичане вошли через социальную проблематику. «Давайте рассмотрим, как технологии обуславливают неравенство». «Мрачная» оптика здесь вызвана самой логикой набора акций в условиях, когда у тебя нет уверенной позиции. Ты подаешь к столу сыр, но позволяешь ему немного подгнить, говоря гостю заведения, что это элемент стиля, твое видение, плюс, как мы «знаем», римляне любили еду с гнильцой, так что американцы не должны быть против.

В этом смысле, сама структура построения сюжета вокруг «проблематики» технологий, «социально критический» подтекст фантастики а ля «черное зеркало» — это машинерия шестеренок ворот входа со стороны англичан в дискурс глобализма. Киберпанк от своего начала был инъекцией ресентимента и ничем кроме.

Поскольку Гибсон — гений, то получилось очень хорошо.

Американцы понимали это, но на этапе роста мифа глобального интернета и глобализма не отпинывали англичан, хоть их влияние и добавляло налет дизайнерского восстания рабов в фантастике. То есть, социальная проблематика присасывалась паразитически из-за английской конъюнктуры, таким образом они одновременно и повышали свои акции в дискурсе глобализма, и заражали декадентством акции мажоритарного держателя.

И в этих условиях существовал Стерлинг, это контекст всех его рассуждений про Конец Века и Прекрасную Эпоху. Он был человеком позитивным и веселым, но осознавал, что не может творить ради чистого и светлого, и эпоха обуславливает необходимость впрыснуть к расцвету технологий нечто «мрачное», «плесень».

Постепенно этот дуализм привел к схизме в психике, его кортекс начал коллапсировать. То, что у людей обычно на дне подсознания, начало подниматься вверх, словно разворошенный ил. Микросхемы начали искриться, достигая терминального напряжения. Постепенно он уже не мог отличить, действительно ли его акцентуация на мрачном и декадентском продиктована внешними обстоятельствами, или она исходит из его нутра. Садомазохистические споры посеянные в технике начали прорастать через кожу и плоть, словно это бодихоррор. Техника стала переживаться голограммой тела.

Он стал коллекционировать мертвые технологии. По своим словам, в девяностых он стал по ним специалистом. Брюс создал проект Dead Media где подобно бабочкам в альбоме находили свое место мертвые медиа.

«Нам нужна книга о провалах медиа, коллапсах медиа, отмененных медиа, задушенных медиа, книга детально описывающая все уродливые и отвратительные ошибки медиа которые мы должны знать, чтобы не повторять, книга про медиа что подохли на колючей проволоке технологического прогресса, медиа что не смогли, замученные медиа, мертвые медиа»

© Брюс Стерлинг, «Манифест Dead Media», 1998-й год.

Переживания о мертвых телах медиа фетишистски сливались с финалом миллениума. Это наваждение только набирало силу, и осознание своей разорванности с Прекрасной Эпохой сбоем в голове вызывало эхо многочисленных гиперлепсических приступов, волнами расходящихся по черепной коробке. Виртуальные тела на колючей проволоке, бессильные гиноиды с маской хлороформа на лицах, они не могут умереть, но их веки не двигаются. Эта обездвиженность — их тяжелый люкс, ведь они гламурны.

Как Брюс переживал сообщения о будущей Ошибке Двухтысячного Года, что должна прикончить глобальную Сеть?

Мертвое киберпространство это очередная строчка в его серийном списке.

Постепенно Fin de siècle и Belle Époque начали смешиваться вокруг циклона мыслей о телах гиноидов, эти близняшки превратились в фрейме преступной интеллектуальной транзакции в совершенную химерическую печаль. Ненормальные аномальные тела мертвых медиа, гиноиды висящие на колючей проволоке, что пронизывает их синтетическую кожу насквозь. Он уже не мог отличить достоверно, где прекрасная эпоха, а где конец века, пакеты акций стали сливаться в токсичный ассамбляж.

Гиноид целует землю и следом растет ненормальная трава цвета виридиан. Это скрипт апокалипсиса.

В конечном счете, две голограммы слились воедино в декадентный организм. Суть этого организма заключалась в том, что Брюс уже прекратил понимать, что «конец века» и «прекрасная эпоха» это два зеркальных дубликата друг друга. И из-за этой ошибки в вычислениях, он стал считать, что Belle Époque будет где-то в будущем, по ту сторону терминатора двухтысячного года.

Иными словами, что прекрасная эпоха — это бабочка, что родится из куколки декаданса Античного Интернета.

Разумеется, геном этой бабочки был насквозь декадентским. Прекрасная эпоха, вечно в будущем, структурирует недоступность идеала сегодня, и открывает новые уровни для упаднического лифта.Таким образом, распад и порок инвестировали в голограмму Belle Époque из будущего, чтобы еще более интенсифицировать ненормальное паломничество к дезинтеграции.

Это уже второй слой разложения. Однако, именно на нем появилась надежда.

Если постоянно растущая опухоль акций апокалипсиса конца века требует смерти киберпространства, вероятно, чтобы спастись от этого наваждения, нужно надеяться, что Сеть останется жива? Это будет спасением от «киберпанка», pax britannica останется в прошлом, и он выпутается из латексной паутины фетиша, ведь этот латекс разорван.

Именно это ключевой контекст «Движения Виридианского Дизайна».

Лифт поднимается до 2000.

Центральной работой Брюса Стерлинга в «Виридианском Дизайне» был «Манифест третьего января».

Точнее, это система из двух текстов, один был написан в 1998-м, а другой опубликован, самоочевидно, третьего января 2000-го года. Оба текста назывались одинаково — «Манифест третьего января», поэтому, мы будем называть текст по левую сторону от терминатора Y2K, текст из 1998-го года, «Искусственной Луной», а после — «Искусственным Солнцем», чтобы не путаться.

Как читатель уже успел догадаться, эти два манифеста — неверно датированные отражения одной и той же эпохи. Брюс подчеркивает связь Искусственной Луны с Fin de siècle, упомянув его. Аналогично он обозначил связь Искусственного Солнца с Belle Époque. Однако, в его мысли, Искусственное Солнце есть прорыв времени, цветение, появление бабочки из куколки Искусственной Луны. То есть, и Она, и Искусственное Солнце, это периоды развития одного организма, как куколка и имаго.

То есть, Искусственная Луна — «манифест о манифесте», попытка нащупать выход из эпохи декаданса, осмыслить возможную инженерию Искусственного Солнца.

Искусственная луна начинается с вопрошания о будущем миллениуме, о возможной конфигурации Манифеста Третьего Января. Брюс Стерлинг утверждает, что новая эпоха приносит возможности, которые позволят выйти из постмодерна, киберпанка, декаданса. И сила, которая сможет грамотно оформить Манифест, сможет повлиять на мир вокруг.

Фундаментальной проблемой требующей решения Брюс называет технокультуру, и ее связь с экологией. Искусственная Луна долго перечисляет основные экологические аргументы и критикует индустриализацию двадцатого века в левом стиле. Это очень реалистичный текст и видно, что человек действительно верит в то что пишет, его клавиатурой руководит сердце. Разница в доходах растет, экология ухудшается — и так далее.

Разумеется, если бы все ограничивалось только масонской левой тарабарщиной, мы бы не стали рассматривать этот текст вообще. Однако, система из Искусственной Луны и Солнца это красивейшая вещь Античного Интернета. И действительно, Брюс создал то, что навечно вошло в пантеон мертвого Кибера. Эта работа стоит наравне с другими культовыми работами киберпоэтов той эпохи и является лучшей вещью, которую писал Брюс.

Поэтому, если вы сначала не будете понимать, чем эта классическая «речь с броневика» в фартуке с циркулем может быть интересна, то нужно учитывать, что кибернетика всегда изощренна и нелинейна. В конце концов, тон Искусственной Луны идеально совпадает с самим Концом Века, чему там еще быть, кроме как как карикатурному масонско-шпионскому нарративу?

Так что мы должны ознакомиться с поверхностью Манифеста, чтобы нырнуть глубже.

Итак, продолжаем. Искусственная Луна заходя в широкие контексты обсуждает экологическую проблематику, тот факт, что за двести лет техническая цивилизация выбросила в атмосферу аномальное количество углекислого газа. Мы стали зависимы от этой практики, пишет Брюс, но мы еще не обручены с ней, то есть, мы можем с этим что-то сделать.

Искусственная Луна анализирует структуру гражданского общества и устройства общества, подмечая, что экологическую проблематику трудно будет решить строгим, как в прошлые века, юридическим регулированием и репрессиями. Искусственная Луна настаивает на том, что должна произойти пролиферация кибернетических практик экологического дизайна.

«Нам нужен гламурный, неестественный зеленый» — так заявляет Искусственная Луна.

И, разумеется (обязывает Должность), текст нашпигован подобного рода рассуждениями: «Нам нужно не закрываться от информации, поэтому, нам нужно ввезти больше мигрантов». «Национальные границы это проблема дизайна». «Будущий открытый мир сотрет границы, мы начнем жить глобально». «Постиндустриальное общество». Все в таком духе.

Завершает текст хребет из организованных в «тройки» положений следующего вида: «Сегодня», «Чего Мы Хотим», «Тренд». Соответственно, в социально-критическом ключе рассматривается половое неравенство, отсутствие мультикультурализма в обществе, классовое неравенство, экологические проблемы. Критикуется «шпионский коммерческий интернет». Высказывается программа взглядов Виридианского Движения и этим же взглядам противопоставляется «тренд», который, в свою очередь, должен реализоваться, если не будет того, Чего Они Хотят.

«Чего Мы Хотим» — What We Want, это помимо того, что это масонская самоирония (в Конце Века даже масоны не могли не иронизировать над собой), это еще и явная кибернетическая аллюзия на World Wide Web, всемирную сеть, а точнее, на часть ее английской генеалогии. Это нужно учитывать, когда смотришь их программу, потому что в Искусственной Луне очень сильный алармизм: культурный, экологический, экономический. Нынешнее состояние цивилизации переживается катастрофой. И эта перекличка «чего мы хотим» — «world wide web» является ответом на вопрос, Что именно решит проблемы: глобальный интернет, пролиферация кибернетических практик в социальные сферы.

Иными словами: инженерия Искусственной Луны — она о том, как социальные чаяния, имеющие прежде всего сексуальный, либидинальный характер, паразитически присасываются к технологиям, чье развитие в будущем отождествляется с реализацией желания.То есть, точка нового миллениума рассматривается как ситуация, в которой фетиш-инвестиции, вложенные в технику, прорастут. Разумеется, это чисто магическая, оккультная практика. «Что сможет исправить неравенство, экологическую катастрофу и отсутствие разнообразия?» — «Кибернетика».

А что такое кибернетика? Верно, кремниевая вода.

Поэтому, когда я перечислю ряд положений из их программы, я позволю себе провести реверс-инжиниринг и заменить «Чего Мы Хотим» на «World Wide Web».

World Wide Web: снижение рождаемости. World Wide Web: больше мультикультурного разнообразия. World Wide Web: трибуналы по экологическим преступлениям. World Wide Web: удовольствие для большей части человеческой популяции. World Wide Web: новые отношения между кибернетикой и материалом.

World Wide Web: Гламур и Драма.

Не за что.

Инженерия Искусственной Луны плохая. Ее постоянно лихорадит, ее строй разлажен, Мысли посредственны. а по всему тексту протекает нездоровая, алармическая интонация. В отдельные моменты, сбивчивая манера повествования заставляет считать, что ничего кроме алармизма внутри архитектуры Искусственной Луны и нет. В общем и целом, как текст это жуткая кустарщина. Единственная цель алармизма — экстренно повысить стоимость акций кибернетики «виридианского дизайна», которая проговаривается в Искусственной Луне скороговоркой и непонятными формулами. Если смотреть на действительное положение вещей, то это агитлисток где сыпется оккультная кибернетика в эпохе истерического хайпа вокруг нее.

Однако, Искусственная Луна лишь голограмма Искусственного Солнца. Для Брюса это была попытка представить, помыслить архитектуру машины, которая будет достойна Прекрасной Эпохи. Под Машиной здесь имеется в виду Бренд, совокупность идеологических и практических решений. Решений этической проблемы на заданной главе истории. И раз захватывается исторический контекст, то в конечном счете это решение и эстетической проблемы, проблемы Достоинства, проблемы выхода из «постмодерна» (тогда эта концепция еще была в ходу).

То есть, Искусственная Луна ориентирована на Третье Января. Все лучи внимания, попытки, бесполезные метания, ошибки и промахи направлены на эту дату, чтобы выкристаллизовать из всего себя то, что начнет новую эпоху, новое тысячелетие, станет Началом и ответом.

Рассмотрим теперь архитектуру Искусственного Солнца.

По тону этот текст абсолютно отличается от Искусственной Луны. В ней Брюс метал лозунги, обвинения, судил капиталистов, банкиров, владельцев фабрик, расистов, реакционеров и так далее. Природе вредят, неравенство увеличивают, строят колючую-колючую проволоку вокруг границ и не хотят строить глобальный мир. И вместе с тем: в Искусственном Солнце меньше конкретики. Там, где раньше он сыпал озаренным подростковым умом прожектерские вирши о кибернетике которая куда-то обязательно пролиферируется, что можно глобально отслеживать потребление воды через сети — и так далее, здесь он сократил высказывание до уровня ощущения, переживания, почти без конкретики, но все так же — с про-экологическим уклоном. Однако, тон существенно светлее и мягче.

Этот текст — он скорее от автора для авторов, без идей глобальной перестройки реальности, о том, как существовать в надвигающейся катастрофе капитализма.

Там, где раньше он судил интернет за шпионскую и коммерческую направленность, теперь сказано что автор не должен бояться коммерциализации. Производство виртуальных продуктов в пост-апокалипсисе как ключевой концепт было и в Искусственной Луне, однако тот факт, что сначала он назвал интернет шпионским (и он знал, о чем говорил), а в Искусственном Солнце утверждающим порывом сказал, что автор не должен бояться сетевой коммерции, показывает, что за время между первой и второй частью манифеста прошла эпоха метаний и исканий.

Он действительно пересмотрел к Третьему Января ряд своих концепций. Удивительно, но он, судя по всему, осознал тот факт, что он инвестировал в технику свои ожидания, и это имело либидинальный характер. Именно с этим связано отсутствие такой конкретики в архитектуре Искусственного Солнца: это почти полное отсутствие фетишистских инвестиций, кроме одной единственной: Глобальная Сеть. Глобальная сеть это место чистых экспериментов, эпоха открытий, трюков, уловок и миражей. Из авангардизма Прекрасной Эпохи родится достоинство, нельзя отворачиваться от прогресса, и если Глобальная Сеть способствует демократии, то в этой песочнице свободным диалогом возникнет эталон добродетели, и проблема решится — не им, или кем-то еще, не философией, а технологией.

Именно это ключевой движок в архитектуре Искусственного Солнца. Осознание, что ни один человек не сможет создать ту Прекрасную Машину, которая достойна Belle Époque. Однако, ее сможет создать Общество, творцы, достойные совестливые люди. Брюс совершил полное самоумаление в этом тексте, и это действительно пример хорошо проделанной работы, особенно сравнивая с Искусственной Луной.

Это действительно Хорошее Начало. Хорошее начало нового миллениума. «Манифест третьего января» получился не хуже и не лучше чем другие манифесты эпохи Античного Интернета. А их было сотни, весомая часть из них затрагивала тему Ошибки Двухтысячного Года. Многие из них были оптимистичны, некоторые сдержаны, но все — по своему уникальны. И «Манифест третьего января» занимает достойное место среди них в Эпохе Античного Интернета.

Мне бы очень хотелось закончить рассказ на этой ноте, он длится уже бесконечно долго. Однако, когда Брюс в 1998-м году навечно определил всплывшую из кремниевой воды «страну победившего киберпанка» в эпоху Декаданса и Конца Века, он создал дисбаланс на доске, появилась другая сторона. Сам же, тем временем, создал мифологию «манифеста третьего января» и вывел себя к виртуальной Прекрасной Эпохе. С его стороны этот ход в игре «Полночи Века» был весьма самонадеянным. Литературная необходимость выше читателя, выше меня, Брюса и всех остальных.

Так что мы продолжаем. В конце концов, возникновение этого текста с 2000-го года было неизбежным и все не закончится так просто.

Теперь поговорим о Манифесте серьезно.

В «Манифесте третьего января» он ввел понятие «Гизмо». Гизмо это вещица, безделица. Как существовать интеллектуалу в условиях надвигающейся капиталистической катастрофы? Создавать безделицы, кибернетические виртуальные игрушки, обрести Отсутствие Прошлого. Гизмо по его определению это вещь имеющая больше способов эксплуатации чем позволяет исследовать время ее существования. Гизмо это главный эвфемизм Искусственного Солнца, то, к чему пришел Стерлинг блуждая в фетишистских лабиринтах Великой Полночи. Однако, что скрывает этот эвфемизм? Осознавая беспомощность перед ситуацией вызывающей фрустрацию, Брюс изобрел эвфемизм игрушки, эвфемизм детства, а Отсутствие Прошлого это одно из главных свойств кибернетики. Решать экологические проблемы, так сильно занимающие Стерлинга, репрессивными мерами — фашизм. Не решать — быть реакционером. Следовательно, заключил Брюс, надо отдаться прекрасной игре в безделушки, в виртуальном зазеркалье.

Уже здесь ситуация начинает сквозить ненормальными декадентными триггерами. Читатель может заподозрить, что та иллюзорная стратегия перехода от Конца Века к Прекрасной Эпохе так и не реализовалась. Однако, он будет всего лишь наполовину прав. Брюс Стерлинг достиг искусственного солнца, но искусственное солнце это третий уровень распада и дезинтеграции. Родившаяся из куколки Античного Интернета бабочка, Прекрасная Машина, Ангел, что был призван брендом новой эпохи, спасением в технологии — это хищная аномалия, киберпространственный сбой, терминальная неестественность.

Брюс посмотрел на синтетический гелиос и бабочка возникла электрошоковым пятном, но этот ангел облачен в спандекс.

Брендкод созданный Брюсом Стерлингом, «Манифест Третьего Января», эта машина сама является гизмо. Уловкой, трюком, безделицей. Его толком, в действительности, никто не прочитал. Период перед виртуальной Ошибкой Двухтысячного Года и сам год — это лента мёбиуса из бесконечных манифестов. Манифест третьего января техно-хамелеоном скрылся среди этого потока, слившись с трафиком апокалипсиса миллениума. Окно, в котором этот текст мог быть прочитан и понят, было узким. Этот фрейм длился несколько часов, и захлопнулся быстрее, чем утих ажиотаж о тысячелетнем баге.

Поэтому, по самой структуре Искусственное Солнце является гизмо в определении Брюса. Машина этого бренда имела больше функций, чем читатель мог осознать и понять за время, пока машина работала. Нам нужно передвинуться к недоступным функциям Манифеста, которые оказались скрыты в машинном бессознательном тысячелетней шумихи.

Как мы уже выяснили, в рамках игры Конца Века Брюс избавился от большей части соматических инвестиций в технику, чтобы вывести себя к Прекрасной Эпохе (которая в рамках декадентных стратегий неверно датирована и перенесена им в будущее, чтобы нарастить скорость падения Лифта). Почти все фетишистские садомазохистические инвестиции исчезли, кроме одной единственной: есть прекрасный Демократический Парламент Кибернетики, WWW, и в рамках «авантюрного авант-гарда» в нем соберется Прекрасная Машина, достойная belle epoque. Прекрасная машина будет технологическим, а не философским ответом на эстетические и этические требования времени.

Фетишистские фантазии о мертвых телах медиа постепенно уходили в полумрак, стрелка часов двигаясь вверх закрывала замком зиппер в бессознательных техно-катакомбах невоздержанные желания смерти Киберпространства. Однако, двигающийся вверх зиппер это лишь парафраз лифта, что опускается, даже поднимаясь. И постепенно кремниевая вода стала просачиваться в Манифесте.

Почему Манифест называется именно манифестом ТРЕТЬЕГО января? Почему именно «третье» января, а не первое, второе, четвертое — и так далее? Почему именно эта точка выбрана терминатором, пересечение которого выведет Брюса из игры Конца Века к освобождению от тюрьмы фетиша?

Искусственная Луна объясняет это следующим образом:

«Первого января все будут в большом отрыве и не смогут читать манифесты. Второго января ничьи компьютеры не будут работать. Поэтому, естественно, датой должно быть третье января»

© Брюс Стерлинг, 1998-й год, «Манифест третьего января»

То есть, буквально: «ну, первого января все будут на изрядном хмеле, второго января похмелье, третьего января — нормально».

Звучит убедительно.

Это типичная для человека Конца Века ирония, но у этой иронии несколько слоев. Здесь Ошибка Двухтысячного Года трактуется опьянением от гулянки, машины не будут работать, потому что их никто не будет включать. Однако, чтобы ирония работала как нужно и натягивала дату манифеста на Третье Января, он вынужденно растянул событийный ряд и ирония по поводу Ошибки пришлась на… Второе января. Хотя, если уж иронизировать, то следовало бы сказать, что первого января все будут в подпитии и машины работать не будут. Так время не включаемых во время пьянки компьютеров бы совпадало с ожидаемым в СМИ машинным коллапсом. Однако, в таком случае возник бы вопрос, почему не второе января.

То есть, цель иронии была в том, чтобы натянуть дату Манифеста на третье января, даже ценой ослаблением самой шутки.

В 1998-м году все (кроме Стерлинга и других иерархов кибернетического оккультизма) забыли, а в 2021 и подавно, но на самом деле, если прочитать логи раннего Античного Интернета, то в обсуждениях ошибки присутствовала дата именно третьего января. В чем дело?

Это может показаться человеку из 2021 совершенно неочевидным, но нужно просто посмотреть на день недели. Первого января, день, когда должен был случиться Баг Миллениума, приходился на субботу. Институциональные компьютеры, корпоративные компьютеры, банковские компьютеры, все то, что должно было бы быть поражено виртуальной катастрофой, находилось в спячке. Суббота-воскресенье это бутылочное горлышко, сквозь которое эти машины проходили до понедельника, после чего уже случился бы апокалипсис миллениума. Но киберхайп вокруг бага интенсифицировался и предсказание о катастрофе СДВИНУЛО ДАТУ. Интрига бы обязательно заставила людей включить машины именно первого января, и таким образом, дата Катастрофы передвинулась четко к началу года.

Однако, третье января все так же имело символическое значение в Античном Интернете. Это один из виртуальных вариантов Смерти Киберпространства. Поэтому, в чем причина такой неумелой и нелогичной иронии в объяснении даты? Попытка скрыть, что песня о Начале эпохи глобального интернета, Начале великого мира будущего американского глобализма приходится на дату, когда этот глобальный интернет в одном из вариантов будущего должен был Закончиться.

То есть, это стыд. Невоздержанная маниям к мертвым телам медиа=гиноидов вызывает соматические перегрузки, стыд инкрустирует шифровками защитного Льда интеллектуально преступные фантазии. Однако, приближение к Искусственному Солнцу плавит лед и кремниевая вода переливается стробоскопическими отражениями, виртуальный ветер колосит виридиановые водоросли.

Третье Января как терминатор между Концом Века и Прекрасной Эпохой — это о том, на какой стороне останется Брюс, на стороне Пакс Британника или на стороне глобализма в американской редакции, Пакс Американа. Вопрос в принятии «шпионско-коммерческого» (цитата из искусственной луны) Интернета, избавлений от мыслей о его смерти. Третье Января это Великая Полночь киберпространства.

«Мы живем в крайне одноразовой цивилизации, что одержима попытками перехитрить саму себя. Темы изменений расплавляют прежние физические оковы в водоворот переформатируемых виртуальностей»

© Брюс Стерлинг, «Манифест Третьего Января», 2000-й год.

World Wide Web: кремниевая вода, ведь под Искусственным Солнцем так жарко.

Манифест третьего января фундаментально связан с киберпространством через оккультизм кремниевой воды, так и через ошибку двухтысячного года.

Мы живем в аду, цивилизация это декадентный механизм, что разрывает сам себя на части, поэтому, нам поможет магическое слово — кибернетика. Если его повторять и знать нужные заклинания (как вы понимаете, это не шутка, буквально заклинания) то все можно исправить, все в действительности может получиться. А пока нужно строить «виридианский дизайн», гизмо, кружить прекрасным хороводом вокруг пустоты прекрасного сияющего дисплея, закольцованные и одурманенные Отсутствием Прошлого, ведь оно так сладко и приятно, как приятна машинная утроба.

В конце концов, здесь нечего стыдиться. Если у человека были экологические ценности, и он переживал что цивилизация наносит вред природе, и переживал настолько сильно, что не мог не обратиться ради сохранения нервов и оптимизма к ничего не значащей завитушке, то здесь никакой вины этого человека нет. Это показывает, что у него Есть ценности, просто он не может пережить несовпадение этих ценностей с действительным миром.

Это классическая для романтиков и декадентов тема «обвинения мира». Гизмо это очень низко, даже слово звучит неприлично, не так, как должен звучать бренд нового тысячелетия. Однако, сохраняется хотя бы 1% надежды на прекрасную эпоху, сохраняется крупица, капелька счастья и Любви к Жизни.

Однако, для подлинного декадента этот 1% — невозможная ситуация. Его патологические фетишистские садомазохистические наклонности посчитают даже 0.00000000001% безмерной утратой абсолютного унижения, недопустимой защитой от порока, который должен съесть все, и не допустить даже ничтожной доли от ничтожной доли ценностей. Ничего в декаденте не должно быть не униженным им самим. Именно для этого ему был нужен идеал изначально, и ни для чего больше.

Разумеется, настолько одержимые декаденты случаются крайне редко. Однако, «Манифест третьего января» это то, что нам подарил именно такой декадент. Искусственное солнце отличается от всех других манифестов, где писалось то же самое, где высказывались плюс минус те же идеи, ценности, делалась ставка на кибернетику и глобальную сеть.

Что действительно произошло Третьего Января?

«— Престолы и власти, — загадочно продолжал Финн. — Да, что-то там есть. Призраки, голоса. А почему бы и нет? В океанах есть русалки и прочая дребедень, а у нас тут море кремния, понимаешь? Ну да, это наше киберпространство — просто ручной выделки галлюцинация»

© Уильям Гибсон, «Граф Ноль»

Представь себя на месте рядового участника ложи Виридианского Дизайна. Ты студент или студентка, любишь экологию. Тебе почтовой рассылкой на емейл приезжают рассуждения Брюса Стерлинга, ты имеешь возможность напрямую участвовать в формировании идеологии Нового Тысячелетия. И ты знаешь, что третьего января появится Бренд, то, что станет основой для всей будущей продуктивной социальной деятельности.

Слухи уже давно расходились по закоулкам Античного Интернета, и ты знаешь, что культовый писатель на твоей стороне. Вы с ним разделяете одинаковые ценности, в которые он тоже, безусловно, верит. Вы сможете продуктивно влиять и изменять ситуацию с социальными проблемами, экологией, неравенством, глобальным потеплением, тем фактом, что не-оплачиваемый и невидимый рынком труд перекладывается на женские руки каждый день. Войны в третьем мире, империалистическая политика, вытеснение не-англоговорящих культур из медиа.

Речь не идет об идеализме. Вы не считаете, что сможете исправить все. Речь не об избыточной мечте о том, как ягненок возляжет с тигром в обнимку. Нет. У тебя есть серьезная, научно обоснованная картина. Все можно решить посредством дизайна и кибернетики. Если продумать дорожную карту к равенству достаточно качественно и кибернетично, то возможен рывок вперед. Разумеется, проблемы будут, всегда будут, но прогрессивное движение делает эти занозы лишь затором в вычислениях, туманом войны в поисках креативного решения.

Виридианский дизайн — вот то, что, быть может, будет ответом. Кибернетика. И уже скоро должен выйти Манифест.

Ты видишь единичку на входящих, и открываешь свой почтовый сервис.

Однако, это письмо от аномального собеседника, что занимается философией анти-исчисления геномных датировок, исследует фильмы Кроненберга с политической точки зрения. Это другая почтовая рассылка, ведущая к совершенно другим катакомбам Античного Интернета.

Ты скользишь вниманием по колонне прочитанных. Медиа кишит тактическими спекуляциями о природе виртуальности и киберпространства. Однако, ты ждешь главный текст сегодняшнего дня. Уже было отправив окошко за пределы монитора, ты задерживаешься. Странное интуитивное подозрение. Ты замечаешь, что первые буквы названий писем в колонне складываются в фразу: «Гидромашины навсегда». По видимому, это очередная игра в альтернативной реальности, из тех, что ведут подпольные исследовательские группы в киберпространстве, дабы привлечь толпу. Однако, воздух концентрируется до степени перетянутой вокруг горла струны. Необъяснимая тревога сочится из неестественного светила, что переживается тобой монитором, окном в глобальный мир.

Ажиотаж вокруг ошибки двухтысячного года исчез так, как будто он был всего лишь муляжом. Это мертвый хайп. Тебе подумалось что вполне возможно, он с самого начала был холодным. Ведь двухтысячный год — это не новое тысячелетие. Новое тысячелетие начнется с 2001, до него еще 333 дня, ведь этот год високосный.

Однако, обещанный кибер триггер появляется новым письмом с названием «Манифест третьего января».

Ты спокойно, попивая латте, чтобы не вымывать лишний кальций, вчитываешься, соглашаясь с каждым словом, ведь эта информация витает в воздухе. Манифест словно сливается с Духом Времени.

Однако.

На двенадцатом абзаце манифест обрывается, произошел сбой. Письмо заканчивается, обрывая текст на полуслове. Мысль не успела завершиться и оборвалась на полуслове. Ты не понимаешь, что происходит.

Машина прекрасной эпохи разорвана в клочья, ее обезображенное ненормально звучащими динамиками рыдание сквозит частотами настолько высокими, что их невозможно слышать, не потеряв человечности.

В манифесте ассоциированном с ошибкой двухтысячного года, Полночью Века, в том манифесте, который должен был задать начало Новой Эпохе, на двенадцатом абзаце, Брюс Стерлинг добавил к слову «begin» два пробела, два нуля, double=zero. Microsoft Outlook интерпретировал последующий текст как нефункциональное дополнение к письму, никакого смысла не имеющее. После чего, нажав «отправить», он спровоцировал Ошибку Двухтысячного Года, манифест оказался разрушен и begin с двумя нулями исчез из тела письма.

Ошибка двухтысячного года произошла ровно в той точке, в которой она должна была произойти. Это ритуальное осквернение тела прекрасной машины, мертвая гиперссылка к ошибке двухтысячного года.

Подлинный манифест Третьего Января — это промежуток между публикациями. Между публикацией разорванного тела гипергламурного машинного ангела, чьи несшитые половинки соединяются шипастой генетической спиралью колючей проволоки декадентского порока и «окончательным манифестом». Эта пустота ее предсмертный стон, терминальный ангст.

Брюс так и не смог справиться с будоражащими его ум аномальными одержимостями Dead Media, Даже создав Матрицу, образ Belle Epoque, чистое отсутствие прошлого, Искусственное Солнце, он отвернулся от него в пользу чего- то еще более низкого, хотя это казалось невозможным даже самым прожженым кибернетикам Античного Интернета.

Позже, в окончательном манифесте, он объяснит ситуацию случайностью. Он и сам в конечном счете посчитает, что это было не специально. Создавая ошибку двухтысячного года, он понимал, что останется в этом знании одинок навсегда. Но даже не предполагал, что станет одиноким даже для себя самого, потому что повинуясь фетишистским паттернам, в конечном счете он интерпретирует все это постфактум просто игрой случая, вселенской иронией. Так делает любой фетишист. Какая-то его часть навечно останется там, на пляже Третьего Января двухтысячного года.

«Мы обнаруживаем себя на пляже. волна за пенистой волной трансформации. У нас есть средства, мотив и возможность. Распространяйте свет»

© Брюс Стерлинг, «Манифест третьего января», 2000-й год.

После этого манифеста частотная диаграмма использования эвфемизма кремниевой воды резко обрывается. Миф Глобального Интернета уже создан, Пакс Американа наступил. Однако, частичка Брюса так и не выбралась из проклятой генеалогии киберпространства, из лабиринта Полночи Века.

Так что, если вас несколько смутило выражение любви Брюса к России через включение ее в свой «сеттинг» киберпанка, то это у него просто такая любовь, это такой человек. Не смог выразить любовь без включения в свой фетишистский нарратив, в свой сюжет.

И мне показалось важным добавить к этому нарративу несколько уточняющих штрихов, чтобы картинка была более понятна.

«Почти все, что мы делаем с крысами, можно проделать и с человеком. А с крысами мы можем сделать многое. Об этом нелегко думать, но это правда. Она не исчезнет, если мы закроем глаза. Это и есть киберпанк.»

© Брюс Стерлинг, «Киберпанк в девяностых»