4 августа, двадцать пятые лунные сутки, Убывающая луна
Сейчас в машине играет: Bones — Oxygen
Что ж, начнём. Представляться я не буду. Вот уже четыре с половиной года я плаваю матросом на рыболовном судне. Мы ловим рыбу и краба в Охотском море, у Курильских островов, в Беринговом море. Мы никогда не заходим в Чукотское море, потому что зимние рейсы там себя не оправдывают, а в тёплый сезон было бы глупо не ловить в тихоокеанской зоне. По крайней мере, так считает руководство. Эти детали не особо важны, но я чувствую себя уютнее, когда обрисовываю координаты своей социальной жизни. Да, я не слишком уютно себя чувствую.
Последний рейс был самым сложным. Это признал даже капитан. Мы с трудом добрали до лимитов. Тяжёлая работа воспринимается жизнеутверждающе, когда она чередуется с отдыхом. Но когда она не заканчивается неделями, жизнь устаёт себя утверждать. Мы справились, как всегда. А за две недели до приказа один из членов экипажа прыгнул за борт. Я не знал даже её фамилии (пока не случилась трагедия, конечно, теперь я ещё долго не забуду её лицо и имя, такой уж я человек). Но это не помешало мне почувствовать себя раздавленным. Поэтому я решил пропустить следующий рейс, о чём и сообщил капитану. Когда мы, наконец, повернули к русскому берегу, ночью случился шторм. Обычное дело. Мне просто не повезло: брикет замороженной рыбы упал на меня с четырёхметровой высоты. Тридцать килограмм тунца и льда, наверное, убили бы меня на месте, но я чудом успел отскочить в сторону. Поэтому я «отделался» сломанной ногой.
Прямо с корабля меня увезли на вертолёте, который любезно предоставили южнокорейские коллеги. Я чувствовал себя вполне сносно, но на борту не было никакой аппаратуры, чтобы посмотреть, что там с моими костями. Если бы не корейцы, мне просто наложили бы гипс, но так совпало, так что я не стал отказываться. Мы как-то заходили в Корею на две недели на ремонт и мне там понравилось. Моё возвращение домой немного откладывалось, но я был даже рад этому, хотя сам не знал, почему.
Сначала предполагалось, что я вернусь в Россию примерно на две недели позже нашего судна. Сначала из Сеула во Владивосток, оттуда в Петропавловск-Камчатский, оба отрезка пути самолётом. Я не хотел сразу возвращаться в Петропавловск, поэтому собрался было проехать часть пути на поезде. Но когда узнал, что Капскую колею на Сахалинской железной дороге уже полностью перешили на стандарт СНГ, то задумался о пароме. Я давно хотел побывать на Сахалине. Но и из этого ничего не вышло, потому что ждать восемнадцать часов мне не хотелось. Точнее, пока я ждал, мне в голову пришла идея получше. Описание всех этих маршрутов успокаивает меня и я могу снова сесть за руль. Да, примерно тогда мне начли сниться эти сны.
Я плохо помню их по отдельности, потому что все они очень похожи. Они начались в Корее. Я лежал в больничной палате и вдруг осознал, что слышу шум моря. Меня будто окунули под воду: уши заложило и мир, богатый кислородом, утонул в гуле морской вибрации. Звучит странно, ведь вода не вибрирует сама по себе. Но я не нахожу более удачного слова, чтобы передать это ощущение. Как лёгкая щекотка, едва уловимое раздражение кожи, которое не разбудит, но заставит ёрзать во сне. Этот день хорошо мне запомнился. Я лежал в кровати, телевизор напротив показывал корейские передачи. Какое-то время меня это забавляло, но потом этот гул, эта вибрация стали сильнее и мешали уснуть. Я попросил успокоительного и смог заснуть.
Перед собой я вижу пространство неопределённо-тёмного цвета. Будто это трансляция какой-то макроструктуры, которая подрагивает и преломляет солнечные лучи. От бурого к коричневому, от тёмно-зелёного к фиолетовому, от чёрного к серому. В центре этой видимой мне области — что-то ещё. Контуры этой фигуры, похожей на куриное яйцо, были чёткими. Само яйцо было чёрным, матовым. Игра света никак не отражалась на его поверхности. Оно скорее поглощало все колебания среды. Я не был уверен, но, кажется, вибрация, которая доставляла мне дискомфорт, исходила от него. Не могу сказать, как долго я наблюдал за этим яйцом. В какой-то момент сон просто закончился, наверное. Я проснулся среди ночи. Кто-то заботливо выключил мой телевизор, пока я спал. Но гул и вибрация стали только сильнее. А ещё я ощутил непреодолимую тягу принять душ. Мне казалось, что если я не умоюсь, не оболью себя водой, то просто перестану дышать. Я старался успокоиться, потому что мне не хотелось тревожить сестру по такому пустяку. Каким-то образом я продержался до рассвета.
Сегодня я ехал больше пятнадцати часов, позади уже тысяча сто пятнадцать километров. Скоро начнёт светать — идеальный момент, чтобы попытаться уснуть.
5 августа, двадцать шестые лунные сутки, Убывающая луна
Сейчас в машине играет: David Bowie — Valentine’s Day (Album Version)
В работе моряка есть очевидный плюс: несколько месяцев вы видите вокруг только водную гладь. Да, чаще вы заняты работой и эта водная гладь далеко не всегда так спокойна, как хотелось бы (хотя многие наслаждаются штормом). Лично мне в моей работе нравилось, как вода отрывает человека от мира. Я любил стоять на корме и представлять, будто скольжу по поверхности, которая отделяет человеческий мир от чуждого, будто я скольжу по тонкой грани между атмосферой Земли и открытым космосом. Мы не можем жить без воды, но жить в воде мы тоже не можем.
Корейцы отказались везти меня в Россию (чему, если честно, я был рад). В клинике меня обкололи и отправили на снимок. А потом предложили либо сделать стандартную операцию и наложить гипс, либо пройти по экспериментальной программе. Обычно такие переломы, как у меня (большеберцовая кость), восстанавливают штифтами, металлическими спицами, пластинами и так далее. Этим всем скрепляют расколотую кость, а когда приходит время (обычно от одной до двух недель, но иногда до шести месяцев), снова лезут внутрь и вынимают металлические части (обычно всё, что туда поместили, но не всегда). В итоге это как минимум две операции, как минимум два наркоза, как минимум два сеанса сильной боли первичного заживления и риск занесения инфекции (это уже практически нечто из области фантастики, но тем не менее). Дело ещё в том, что кость имеет неоднородную структуру: там, где находятся сочленения с сухожилиями и хрящами, она «пористая», и «трубчатая» ниже (думаю, понятно, что я имею в виду и без специальных терминов). Соединение двух структур — весьма деликатный участок, которому требуется больше времени, чтобы восстановиться, чем заурядному перелому руки. И даже после всех мытарств нога ещё долго будет восстанавливаться.
Начать стоит с того, что я не очень хотел платить за две операции, длительную госпитализацию и всё прочее (хотя компания возместила бы все траты на лечение, очевидно, что чем меньше им пришлось бы платить, тем лучше и для меня в том числе). К тому же, кореец явно старался меня убедить. Технология как раз нуждалась в апробации в корейском сегменте. Взамен они и предложили мне выгодные условия, чем я рассчитывал, включая возмещение всех расходов, пока я нахожусь на территории Южной Кореи (имеются в виду необходимые расходы, конечно), и билет до Владивостока. Видимо, утереть нос русским первоклассной медициной, которая только прошла испытания в Швеции и Нидерландах (само собой, за то время, что мне дали подумать, я успел посмотреть в сети какие-то подробности) — такое не купишь на зарплату матроса. Конечно, я дал согласие.
Операция, очевидно, проводилась под наркозом, поэтому я могу пересказать только то, что сказали мне. Инъекцию (кальций, фосфорная кислота, фосфат натрия) мне ввели как раз в «пористую» часть кости. Тем самым вышло обойтись без пластин и почти совсем без металла. И уже через четыре дня я смог вставать с постели. Корейцы — прекрасные люди. С одной стороны, они не хотели меня отпускать, поскольку были очень заинтересованы в том, чтобы мои переломы срослись как можно лучше. С другой стороны, они не хотели оплачивать моё содержание дольше, чем необходимо и вступать в финансовые проволочки с российской стороной. В итоге меня выпустили при условии, что я обязуюсь вернуться через четыре месяца, чтобы они проверили мои штифты и заодно собрали данные. Я подписал уйму бумаг, где говорилось о моих обязанностях и правах, давались рекомендации и прочее. Уже тогда я знал, что не вернусь в Корею и не потому, что буду хитрить, а потому, что некому будет возвращаться. Так что я спокойно всё это подписал и улетел как можно скорее, хотя я действительно был очень благодарен этим людям.
В море я привык долго сохранять работоспособность. Когда обстоятельства таковы, что у тебя просто нет выбора, ты можешь работать два с половиной дня практически без отдыха. Человеческому организму достаточно небольшого перерыва на сон, чтобы частично восстановить работоспособность и протянуть ещё какое-то время. Конечно, вести машину не то же самое, что работать в трюме, но я достаточно аккуратный водитель. Если я чувствую, что начинаю терять концентрацию, я останавливаюсь. Я предпочитаю ехать медленно, чем стоять на месте. Ночью, когда мне трудней всего, дороги намного свободнее. Дороги в состоянии вечной реконструкции и с минимальной разметкой напоминают чёрное полотно, которое сливается с мраком, начинающимся у обочины. В этом плане самые дикие условия для езды ночью — Самарская и Саратовская области. Ну, и дорога через Урал — это нечто в своём роде уникальное. Мне приходилось ездить на долгие расстояния, но всё это не идёт в сравнение с тем, что я затеял на этот раз. Вот как выглядит мой маршрут: Новосибирск-Омск-Курган-Челябинск-Уфа-Самара-Саратов-Волгоград-Ростов-на-Дону-Новороссийск. Больше четырёх тысяч километров. Фактически, всё началось ещё во Владивостоке, но до Новосибирска я добрался не своим ходом.
Я остановился на ночь в «гостинице». Начать было легко, ведь я мог в любой момент развернуться и поехать назад. Но чем ближе я к цели, тем дальше я от начала. Категоричность моего замысла меня пугает. Когда человек решается на самоубийство, он, надо думать, делает всё быстро. Убивать себя планомерно в течение нескольких дней — это странный выбор. Но, справедливости ради, я не уверен, что именно убиваю себя. Я просто рассматриваю возможность, пробую подойти к краю как можно ближе. И всё же мне не удаётся обмануть себя в том, что это безопасно. У меня есть план, которому я собираюсь придерживаться до конца, даже если почувствую, что готов возвращаться. Чувство, что я больше не вернусь, стало только сильнее. Я даже культивирую его в себе. Мне хочется добиться большей интенсивности, сам не знаю, почему. Стоило большого труда заставить себя выйти из душа. Под струями воды эта вибрация, этот гул будто компенсируются. Проходит несколько часов и я привыкаю, как к качке на воде. Но стоит ощутить свободу от дискомфорта, хочется сохранить его как можно дольше.
6 августа, двадцать седьмые лунные сутки, Убывающая луна
Сейчас в машине играет: Earth Moves — Genic
За обедом я перечитал свои записи (больше не буду этого делать — я едва не стёр файл от стыда) и понял, что они слишком фрагментарные. Ну, вот всё, что я узнал про кораллы, на основе которых корейцы создали свою инъекцию. По существу, коралл — это структура, аналогичная скелету человека. Коралл растёт постоянно, а его пористая структура позволяет сосудам и тканям без проблем срастаться с этим материалом. Как пластилиновая паста, коралл заполняет все пустоты в сломанных костях, особенно микроскопические. Чтобы расти, кораллу требуется всего лишь находиться в естественной для себя среде — морской воде, в которой есть все необходимые микроэлементы. Эту среду неплохо заменяет человеческое тело, а клетки коралла без труда найдут общий язык с клетками моего организма. Со временем они просто сольются с костной структурой и в конечном итоге будут замещены. Единственный недостаток — коралл медленно растёт. Но также медленно срастаются кости человека.
Хоть я и назвал технологию экспериментальной, нечто подобное начали тестировать на животных ещё в восьмидесятые, а на сегодняшний день было сделано уже около тысячи пересадок клеток коралла в человеческие руки, ноги, челюсти и позвоночники. Кстати, формирование «скелета» коралла работает иначе, чем у человека. У позвоночных основную роль в росте костных тканей играют протеины. Кораллы обходятся без них. На деле, это только на руку мне и моим переломам: нет протеинов — нет конфликта аминокислот и белков. Коралл не воспринимается человеческим организмом как чужеродный объект, но об этом я, кажется, уже писал.
Я понял также, что для полноты картины не хватает описания моих ощущений. Думаю, это и есть самое интересное. По крайней мере, когда я представляю себя на месте того, кто будет это читать (сейчас я планирую отослать всё это корейцам). Описать их трудно, но я попробую. Моё постоянное состояние — это ощущение прогрессирующего рассеивания сознания. Чем ближе я к побережью, тем сложнее моему организму переносить эту вибрацию, гул, эту «жажду». Я литрами пью воду и при этом почти не хожу в туалет. Как будто я заставляю своё тело двигаться наперерез каким-то невидимым потокам энергии, каким-то невоспринимаемым органами чувств волнам. Предположим, что это похоже на пертурбации при движении сквозь атмосферу. Да, в детстве я сначала мечтал стать как Ньютон, но потом подрос и понял, что не имею чего-то такого в своём характере, что заставит меня заниматься физикой. И тогда я стал мечтать, что стану космонавтом. Как бы то ни было, я пришёл к нескольким выводам. Первый из них — «жажда» становится сильнее. Второй, который я вынес бы даже на первое место по значимости, — ощущение рассредоточенности. Допустим, что я — это более или менее единая структура, воспринимаю себя как таковую. Это удобно, это укоренено в эволюции и законах природы и так далее. Но если «орган», отвечающий за это чувство, заставить каким-то образом ощущать дискомфорт, беспокойство и угрозу, это будет достаточно точно передавать моё состояние. Это не какая-то угроза массового вымирания, не боязнь заболеть раком и не ожидание последствий многолетнего курения. Это нечто более интимное, поэтому я и сравнил это с органами чувств. Когда я испытываю голод или когда мой мочевой пузырь переполнен, я могу функционировать дальше, я могу отвлечь себя на какое-то время. Но единственное, что даст избавление — это приём пищи и поход в туалет. Так и здесь — как если бы мой «внутренний глаз» видел прямо перед собой занесённое острие ножа, он не перестал бы заставлять меня испытывать стресс, пока этот нож не исчезнет. Я скажу даже больше, хотя и рискую показаться совсем уж фантазёром.
Я знаю, что должен двигаться туда, причём это не стремление как можно скорее оказаться на берегу тёплого моря. Это скорее желание ощущать, как расстояние до цели становится всё меньше, а нарастающее влечение к месту, в котором я даже ни разу не был. Я не вспоминаю свою прежнюю жизнь, она стала абсолютно неважна. Но не в том смысле, что я решил всё оставить, просто сейчас есть нечто намного более важное. При этом, у этого нечто нет смысла, это просто нечто большее по масштабу. Меня тянет, как подброшенный вверх камень. Я будто бы растягиваюсь в искривлённом пространстве. Моё единство нарушено, составляющие его элементы начинают перестраиваться в нечто иное. Это ощущается как миграция клеток, которые притягивает новый аттрактор и он находится где-то там. Расчёты и детализация помогают мне сосредоточиться на себе, потому что я заставляю свои нейроны работать на моё сознание. Мысли об этих ощущениях, наоборот, размывают меня вплоть до того, что я начинаю забывать о казалось бы инстинктивно связанных между собой последовательностях действий. Стоит мне отвлечься, и я то и дело должен почти сознательно обратить внимание на руку, чтобы она послушалась меня. При этом нет никакой боли, нога меня совершенно не беспокоит, даже совсем наоборот. Это напоминает лёгкую степень опьянения. Но из-за того, что происходящие внутри меня изменения прогрессируют на уровне отдельных клеток, в каждой как самой по себе, они не сообразуются друг с другом для того, чтобы передать выше синхронизированный сигнал. Каждая клетка испытывает беспокойство, которое заглушает на своём микроуровне. Это проявляется в вибрации и гуле и других незначительных симптомах, но я, словно забегая немного вперёд, уже снабжаю всё это своими объяснениями. Всё это, конечно, мои фантазии. Но я чувствую их правоту каждый раз, когда погружаюсь в себя.
7 августа, двадцать восьмые лунные сутки, Убывающая луна
Сейчас в машине играет: Nine Inch Nails — She’s Gone Away
Дорога из Челябинска в Уфу пролегает через Уральские горы по трассе М5. Усть-Катав, в котором я ранним утром останавливался для отдыха, расположен приблизительно на середине дороги, которая, кстати, считается одной из самых опасных в России. Засыпая в машине, я слушал радио. Я был утомлён, но спал очень чутко, скорее дремал. Поэтому я слышал, как ведущий перед тем, как перейти к гороскопу, объявил, что начинаются двадцать седьмые сутки лунного календаря. Я вздрогнул, потому что осознал, что знал это. Неизвестным мне образом, но я знал, что сегодня — двадцать седьмые сутки, что через неделю будут шестые и растущая Луна. Я мог бы напрячься и подсчитать точно также любой другой день, будто у меня был интуитивный лунный календарь. Я понял, что чувствую даже, как изменяется уровень воды в мировом океане, если достаточно внимательно прислушаюсь. Ни о каком сне, конечно, теперь не могло быть и речи. Всё это может быть связано с тем фактом, что устройство внутреннего уха завязано на подвижности желеобразной массы мембранозных мешочков преддверия и жидкости в каналах, ведущих к преддверию. То есть, у меня обострилось восприятие процессов, связанных с обменом, выработкой и переработкой жидкостей в организме. Не знаю, что делать с этими домыслами. Нужно просто ехать дальше, я и так сделал сегодня две больших остановки. Стараясь уснуть, я ощущаю новый симптом: я почти заставляю себя сомкнуть и размокнуть веки каждый раз, когда это требуется для увлажнения глаз.
Возвращаясь ко снам: можно сказать, что во сне я счастлив. Но это счастье, которое даётся высокой ценой. Я попробую объяснить, себе самому в том числе. Во сне я ощущаю себя ребёнком, который летит. Наверное, всем в детстве снились подобные сны. Ощущение полёта, с которым ты, возможно, даже не знаком ещё в реальной жизни, во сне так приятно. И всякий раз, когда полёт подходит к концу (а во сне ты всегда знаешь, что вот-вот приземлишься), лично у меня возникала мысль, что полёт слишком далёк от чего-то важного, что делает человеческое человеческим. Чтобы летать, нужно от чего-то отказаться. От ног и рук? От жизни? В детстве я думал совсем не такими словами, но сейчас я хорошо помню, что думал о том же. Возможно, поэтому я мечтал стать космонавтом — летать, при том так, как не могут никакие птицы, летать так, как может только человек. Но снятся мне не облака и синее небо. Во сне я нахожусь на дне океана. Вокруг меня — миллионы тонн воды. Я окружён смертельной массой, каждый сантиметр моего тела чувствует этот тесный контакт, который ещё нужно научиться замечать. Но я счастлив, будто сейчас отправлюсь в полёт. Мне не видно ничего, кроме смазанного спектра чёрно-сине-зелёной воды. Иногда это кромешная тьма, самое глубокое тёмное море, и я на дне. О солнце можно только догадываться, не погасло ли оно? Мне не нужно дышать, я не чувствую давления и холода. Они есть, но они не мешают мне, как не мешают нам микроскопические частицы пыли во вдыхаемом нами воздухе. Всё это несущественно и нисколько не мешает мне пребывать в эйфории от ожидания полёта. Только что это за полёт? И в этот момент мне становится страшно. Полёта жаждут мои клетки, мой организм, но не как цельный агент, а как рефлексивная совокупность отдельных агентов, которые держатся вместе только до момента, когда им будет предпочтительнее разделиться. Словом, это страх, о котором я уже говорил. Страх диссеминации, понимания, что привычное мне представление о связности моей личности, моего сознания и памяти, — что всё это ситуативно. Но одного этого мало, чтобы пребывать в каком-то экзистенциальном ужасе. В детстве такие сны и мысли могут вызвать немалый психологический резонанс, но не в зрелом возрасте, когда о смерти тебе уже известно. Люди спокойно сосуществуют с мыслью о конце жизни. Но этот страх заставляет меня буквально вибрировать от предвкушения полёта, в котором мой организм, подобно рою насекомых, разнесёт фрагменты меня по случайным траекториями, развеивая их ценность вместе с цельностью. Как выглядит отдельное воспоминание без привязки к личности, которая пережила составляющий его опыт? У меня слишком много вопросов, я мог бы задавать их вечно. И самое прекрасное, что это чёрное яйцо, каждый сон пульсирующее передо мной, будто бы обещает мне ответы.
Позади уже почти три четверти пути. Я проезжаю Волгоградскую область. Навигатор повёл меня в объезд трассы, через деревни. Здесь много старых церквей — я насчитал уже шесть и это только те, которые я видел, не отклоняясь от маршрута. Большая часть из них давно нуждается в реконструкции. Когда-то в юности я читал Пруста и Рёскина, я любил сентиментальность и дарил девушкам цветы. Потом я решил перестать быть «размазнёй». И вот теперь я снова весь пронизан внутренними переживаниями, которые вытеснили всё остальное, на что я работал, чего добивался долгие годы становления мужчиной. Я немного пеняю на себя за этот нигилизм, но по правде говоря, сил на это у меня немного. Уже совсем скоро я, как эти церквушки, обращусь в реликт.
Искренен ли я перед самим собой в том, что касается цели моей поездки? Что это за «океаническое чувство», которым я оправдываю своё бегство? Не лучше ли просто назвать это слабостью или глупостью? Устраивать исповедь было бы совсем уж нелепо. Самая тяжёлая часть пути позади, я уже фактически начинаю почивать на лаврах. Но я не могу не думать о том, что буду проезжать через город, с которым меня связывают воспоминания. Я должен честно себе признаться, что еду не в последнюю очередь для того, чтобы побывать здесь ещё раз, видимо, в последний. Да, у меня есть определённая склонность к внутренней экзальтации. У меня есть склонность к использованию на письме таких слов и оборотов, которыми в обычной речи я никогда не пользуюсь. Каждый подавил в себе нечто, что всё равно валяется внутри. Иногда я вспоминаю женщин, одних чаще, чем других. Я вспоминаю их как бы по частям. Думаю, что я и не узнал бы многих из них при встрече. Стало быть, вспоминаю я не их и не о них, а о своих эмоциях. Какие-нибудь губы или бёдра, и прочее. В море всё немного проще, даже несмотря на то, что морской воздух и качка странно на меня действуют. Вода всегда будоражила меня, с самого детства, когда я едва не утонул. Мне доставляет удовольствие мысленно развивать эту странную связь. Я прочитал, что кораллы способны синхронизировать циклы размножения друг с другом. Миллионы полипов одновременно выбрасывают свои гаметы в воду, они оплодотворяют друг друга в унисон. В этом есть своя поэзия и своя нелепость. Поэзия вообще нелепа. Вряд ли кораллы единственные представители живого мира, которым свойственны такие масштабные оргии. Какие-нибудь бактерии при соразмерной оптике наблюдения наверняка плодятся подобно смерчу. Даже клетки моего организма постоянно вступают в такой тесный контакт друг с другом, какой и не снился любовникам.
Между тем моя нога неприятно вибрирует уже почти беспрестанно. Будто в ней застоялась кровь и вместе с тем начинается обморожение. Когда я пошёл в свой первый рейс, один матрос отморозил себе три пальца. Почерневшие фаланги выглядели так, словно ему под кожу сделали инъекцию чернил.
Стараясь уснуть, я представлял, как подъеду к берегу моря, оставлю машину, даже не потрудившись захлопнуть дверь. Я подъеду ночью, чтобы не было лишних глаз. Выберу какое-нибудь безлюдное место, таких ещё полно. На ходу стяну с себя одежду и начну медленно заходить в глубину, взглядом ища чёрное яйцо, направление, в котором оно зовёт меня. Надеюсь, к тому моменту от моей инфантильности не останется и следа. Я представлял, как вода смыкается у меня над головой. Я перестану двигаться и наберусь смелости не сражаться за свою жизнь, когда почувствую давление в лёгких. Мимо меня продрейфует плотный скользкий ком — медуза. Я представлял, как моя кожа становится чёрной, как на пальцах у того матроса, как поверхность чёрного яйца в глубине. Мои поры начнут впитывать морскую соль и это запустит цепную реакцию. К тому моменту я уже не буду цельным человеческим организмом. Сначала мои структуры тагматизуются, наподобие тел кальмаров, червей и морских пауков. От этих мыслей мне становится тяжело следить за дорогой и я притормаживаю.
Мне стал интересно, как устроены органы слуха у обитателей морских недр? Воспринимают ли они иные оттенки звуков? Пение китов очень завораживает, но сколько я ни слышал его в живую или в записи, я не чувствовал, что слышу. Существует ли нечто вроде глубоководного ветра или шелеста морских водорослей? Как скрипит панцирь краба, когда он медленно шагает по дну? Глаза краба моргают, какой звук они издают при этом? Человеческое ухо в толще воды воспринимает звуки слишком резко из-за того, что звукопроводимость воды превышает звукопроводимость воздуха более чем в пятьдесят раз. Значит ли это, что слух глубоководного организма в пятьдесят раз чувствительнее? Человеческое тело — это просто доисторический базис с нередуцируемой надстройкой в черепной коробке. Весь секрет затаился там и он не так уж и впечатляет на фоне других.
Меня беспокоит моя фиксация на себе самом. Раз уж я не смог устоять и начал вести записи, то о каком достойном принятии конца может идти речь? Но в то же время мне не следует ждать от себя невозможного. Невозможное внутри меня зреет самостоятельно.
Что заставило ту девушку броситься за борт? Мысли о ней посещают меня всё чаще, ведь я фактически собираюсь сделать нечто подобное. Но там, на корабле, мне и в голову не пришло бы прощаться с жизнью таким образом. Нужно иметь порывистый характер, чтобы решиться на такой шаг. А то, что делаю я, это скорее напрасная показательная казнь. Всякий раз, наблюдая за тем, как поднимается донный трал, про себя я едва ли не молился, чтобы там не оказалось кальмаров, медуз и других обитателей океана, на которых мы не имеем лимитов и ловля которых не имеет смысла. Всякий раз, когда я видел их беспомощные, бесформенные тела, сжатые между ячейками трала и чешуйчатыми телами рыб, я чувствовал невыносимый укор в их недоступных соучастию взглядах. Когда трал поднимается из воды, вся эта масса ещё преимущественно живых существ трепещет, так что невозможно определить, есть ли среди них те, кто мучается сильнее других. Я знаю, что такие вещи не стоит говорить на корабле. И конечно нелепо жалеть одних больше, чем других. Но рыбы облачены в чешую, словно в доспехи, их тела защищены. Кожа осьминога куда чувствительнее, это не даёт мне покоя. Возможно, так себя чувствует Бог, когда наблюдает за прохождением человеческих душ в подобающие их деяниям недра или высоты. Не я создал этих рыб и моллюсков, не я построил этот корабль и сплёл эту сеть. И всё же я причастен. Да, моё видение Бога весьма удручающе. И да, я не вынес бы ещё одного рейса.
Вместо того, чтобы тащиться через половину страны, я мог объехать всю Европу. Это смешно, каких масштабов достигла наша мертворождённая империя. Но что самое забавное, мне нравится чувствовать себя её частью. Быть частью чего-то — это по мне. Поэтому мне и становится всё страшнее от мысли, что скоро я перестану быть частью самого себя.
За всю дорогу я видел девять аварий, но всякий раз только машины, из которых как будто вырвали душу, с выбитыми стёклами, фарами и смятым железом, по очертаниям которого можно догадываться о травмах, полученных людьми внутри. Нигде ни капли крови, будто несчастные отлетают в мир иной сразу же, испаряясь и оставляя после себя только обувь, одежду и документы. Проезжая мимо места, где не более чем несколько часов назад кто-то, возможно, простился с жизнью или получил страшную травму, я всегда пристально всматривался в себя. Я вспоминал боль от удара куском мороженной рыбы. У меня не получалось. Это расстраивало, но вместе с тем помогало примириться с судьбой. Впрочем, я сам возложил её на себя. Как бы то ни было, если ничего не случится, к рассвету я буду уже совсем близко.
8 августа, первые лунные сутки, Новая луна
Сейчас в машине играет: Mama Cass — Make Your Own Kind of Music (Single Version)
Та девушка, что бросилась за борт, я разговаривал с ней за два дня до этого. Это был наш первый и последний разговор. Я забыл бы о нём, если бы она не заставила меня помнить об этом. Смешно, что она, принимая решение, думала о чём угодно, кроме этого разговора. Она не думала, что прыгнув, она, вероятнее всего, никак не исправит ситуации. Вместо этого она надолго застрянет в памяти почти незнакомого ей человека. Мы просто немного постояли рядом и перебросились парой фраз, пока я курил. Я не помню точных слов. Наверное, речь шла о том, каким тяжёлым выдался рейс. Я был не очень разговорчив. Возможно, я не заметил её зов о помощи. Но нет, я далёк от того, чтобы винить себя в её смерти. Просто мне кажется несправедливым, что эти кальмары, медузы и люди заставляют нас быть наблюдателями своих мучений. Если ты чувствуешь, что пришло время, просто исчезни, как люди из разбитых машин. В мире хватает смерти, не нужно делать её слишком явственной. А впрочем, я сам не понимаю, что записываю. Последние часы в пути даются мне тяжело. Полночи лил дождь, машин на дороге почти нет.
Я всё предусмотрел: позвонил в гостиницу недалеко от побережья и забронировал номер. В магазине по пути купил большие портновские ножницы, чтобы снять гипс. Мой приезд совпал с новолунием, как я и планировал. Синоптики обещали небольшую облачность, юго-западный ветер, нормальное атмосферное давление и влажность. Всё это я знал и без них. Заселяясь в номер, я изо всех сил старался не выдать, как дрожат мои руки. Я закрыл за собой дверь и тут же бросился в душ. От нахлынувшей стимуляции кожи я расплакался. Сначала я помылся, а потом подставил под горячую воду гипс. Портновскими ножницами я срезал его слой за слоем. Я дождался полуночи, время от времени бегая в душ. Нога стала почти серой, но я не чувствовал никакой боли. Из окна номера я видел побережье и людей, которые и не собирались прекращать слушать музыку и веселиться в прибрежных забегаловках. Но к счастью скоро начался ливень. Он быстро закончился, но львиной доле отдыхающих этого было достаточно, к тому же, завтра понедельник. Найти удобный съезд к воде оказалось не так просто, я начинал психовать. Из глаз и носа у меня сочилась бесцветная солёная на вкус слизь. Я уже почти не контролировать руль, а слышал только шум волн, чувствовал запах, который рвал меня наружу. Я аккуратно стащил со ставшей влажной ноги штанину, кое-как расправился с остальной одеждой. Я закрыл за собой машину, а ключ положил под ближайший камень. Ступив в воду, я ничего не почувствовал. Ничего не случилось и когда я зашёл по пояс. В отчаянии я схватил подвернувшийся под руку пучок прибрежных водорослей и начал нюхать, лизать, жевать его. Я окунулся с головой и затолкал эти водоросли себе в рот, зажмурил глаза. Было слышно только движение воды, движение пузырьков воздуха в воде. Я открыл глаза, когда закашлялся, но я сумел заставить себя не поддаться порыву всплыть. И тут я заметил его — чёрное яйцо. Буквально в метре от меня, стоит только протянуть руку. Пальцы не слушались меня, но наконец я вцепился в этот чёрный камень. Я прижал его к груди и почувствовал, как волна отнесла меня на полметра дальше в море. И тут в голову мне пришла мысль, что мне не обязательно думать о том, чтобы перестать дышать. Нужно просто заставить себя уснуть.
Что было дальше, не имеет смысла рассказывать. Всё ясно само собой, раз уж эти записи заканчиваются так, как заканчиваются. Всё началось со снов, ими же и закончилось. Она снится мне до сих пор: пульсирующая беззвучная толщь подвижных недр земли, яйцо ангела из окаменевшей нефти.